Читать книгу "Тайна угрюмого дома. Старый русский детектив - Александр Цеханович"

– Позови!..

Сурков задумчиво вышел из камеры и медленно пошел за удаляющимся вахтером. Дойдя до фельдшерской комнаты, он вошел туда и опустился на табуретку, опять вынул лист и записал: «Больной спрашивал, как бы обращаясь к своей дочери: «Где твоя голова?» И, занеся это, задумался: «Какое странное совпадение, какой каприз случая! Разгадка так близка, теперь ясно, что она вся в устах этого субъекта, но надо же случиться, чтобы эти уста были проводником бессмысленных слов, на которые следствию ни в коем случае нельзя опереться».

Впрочем, встреча его с больным не казалась ему совсем безуспешной. Он узнал два имени: Иван Трофимович и Марьюшка, а это уже много для такого дела, где все нити спутаны в сплошной узел. Марьюшка без головы. Это, очевидно, прямое указание, что убитая называлась этим именем, теперь можно узнать через агента, осматривавшего дом, где найден алкоголик, не найдется ли в числе жилиц его хоть одной, которая откликнется на это имя: «Марьюшка». Но как же она тогда без головы? Но, может быть, она жила там ранее и ее следы могут указать?

Вошел фельдшер. Это был молодой человек с сонливым лицом и немного циничной улыбкой. Пепельные волосы его были гладко острижены, что позволяло видеть на затылке довольно большой оголенный шрам, мундир нараспашку, который он теперь лениво застегивал на прорванные петли, был засален и ветх. Вообще фигура вошедшего не внушала ничего симпатичного. От нее веяло запахом лекарств и какой-то таинственностью.

– Вы наблюдаете за больными? – спросил Сурков, едва ответив на его поклон.

– Да-с.

– Что вы можете сказать о больном в третьем номере?

– То есть в каком смысле-с?

И лукавая улыбка совсем расплылась на лице фельдшера. Затем он, не дожидаясь повторения вопроса, продолжал:

– Больной неизлечим и невменяем… Жизнь его в опасности, но если бы он и остался жив, то эта стадия алкоголической горячки неминуемо переходит в полное умопомешательство…

– Это все, что вы можете сообщить в интересах следствия?

– Я не знаю, что собственно интересно вам знать, господин следователь?

– Бред был… Он продолжается и теперь, как вы изволили, вероятно, заметить и сами…

– И в этом бреду я почерпнул некоторые очень ценные для меня сведения.

– Весьма рад…

– Не в этом дело!.. Не говорил ли он чего-нибудь относящегося к небезызвестному в Петербурге преступлению в Пустоозерном переулке?

– Кажется, ничего.

– Но вы должны бы знать об этом наверно.

– Простите, господин следователь, но, не получив на этот предмет ваших инструкций ранее, я как представитель известной врачебной инстанции не считал это для себя обязательным… Наше дело врачевать недуг, а не выводить из его симптомов какие-либо юридические заключения…

«Шельма!» – подумал Сурков, а вслух сказал:

– Все это так, но в таком случае скажите, пожалуйста, называл он при вас имена Ивана Трофимовича или какой-то Марьюшки?

– Положительно не помню, господин следователь… У нас так много в каждой камере слышишь этих бессвязных слов, что в конце концов перестаешь к ним прислушиваться.

Следователь пожал плечами, еще раз пристально взглянул на фельдшера и, записав что-то, вышел из палаты. Он, конечно, не видел, как широко расплылась за его спиной улыбка на лице фельдшера, иначе бы сильно задумался над ее значением.

VII. Трактир «Беседа»

Орган гудит так громко, что на улице по тихой санной дороге далеко слышны его звуки, несмотря на двойные рамы больших аркообразных окон. Трактир помещается на углу двух людных улиц, вблизи моста, перекинутого через Фонтанку, и совсем неподалеку от угрюмого здания N-ской больницы. На «чистой» половине, около одного из столов, покрытого запятнанной скатертью, за бутылкой пива сидел знакомый уже вам фельдшер.

Было около десяти часов вечера. Трактир был переполнен посетителями в одежде самого разного образца. Тут были и купеческие кафтаны, и потертые модные визитки, и женщины в платках, и женщины в шляпках. Иные громко смеялись, другие тихо разговаривали со своими собутыльниками, искоса поглядывая по сторонам, словно опасаясь, что кто-нибудь из окружающих подслушает таинственно сообщаемое ими.

Вообще трактир и его посетители выглядели очень подозрительно. Это был сброд темных личностей, самых странных типов. Даже буфетчик имел подозрительную физиономию и бог весть по каким причинам не возбуждал ею должной бдительности охранителей порядка.

Фельдшер Онуфрий Иванович потребовал себе уже вторую бутылку пива и все справлялся со своими серебряными часами, иногда делая едва уловимый знак удивления губами и легким покачиванием головы. Засаленный мундир его распахнулся шире обыкновенного, и из-под грязной жилетки виднелась неопрятная рубаха. Часы показывали одиннадцать.

– Не идет, черт его подрал бы!.. Что это значит? – пробормотал Онуфрий Иванович, но в это время он поднял голову, и все черты лица его приняли то выражение, какое обыкновенно бывает у людей при неожиданной встрече с хорошим старым знакомым. Протискиваясь между сплошь занятых столиков, к нему подходил приличный человек купеческого вида, с множеством колец на пухлых руках. Весь путь его сопровождали усиленные поклоны лакеев.

– Что так поздновато, Иван Трофимович? – тихо спросил Онуфрий Иванович.

Иван Трофимович молча сделал какой-то знак одним глазом и движением губ, очевидно для того, чтобы фельдшер оставил вопрос втуне.

– Дай-ка сюда графинчик! – повернулся он к юлившему около лакею, более для того, чтобы избавиться от его присутствия, чем с целью наслаждаться содержимым заказанной посуды.

Когда лакей отошел, он сказал Онуфрию Ивановичу:

– Дела, братец, задержали… Ноне такие дела стали, что и не говори. Ребята забрали себе в голову, что я обработал в единственности какое-то хорошее дельце, и так и лезут на меня… так и лезут… Я сейчас оттуда…

– Откуда? От «ворот»?

– Да, еле-еле ребят успокоил… Дело, видишь, в чем: у ростовщика-то… Да ну, это потом… Ты зачем вызвал-то меня?

– По важному делу!

– А по какому?

– Калиныч у меня в отделении лежит.

Лицо Ивана Трофимовича дрогнуло, как от укола.

– Ты что?!

– Лежит.

Фельдшер пристально поглядел на своего собеседника.

– И что же?

– Да ничего. Белая горячка и только.

Лицо Ивана Трофимовича приняло более спокойное выражение.

– Вот тебе и на! – сказал он. – А я думал, что он пропал бесследно…

– Тобой все бредит, – сказал фельдшер, – все бьет тебя… Кто ни подойдет, во всяком тебя видит…

– Несуразный человек!.. Сам порешил, а потом и на попятный, сам свою потаскушку продал для дела, сам указал ведь, как и поймать ее, а потом и на попятный… Да ты расскажи, откуда его доставили к вам?..