Читать книгу "На Пришибских высотах алая роса - Лиана Мусатова"

Слушая такое, Тася все больше и больше понимала, что она просто игрушка в чьих-то руках, что ничего она никому не докажет. Ни этому следователю, ни тому, кто был до него и будет после, совсем не интересны ее чувства и переживания. Предыдущий следователь считал, что она шпионка и обвинял в шпионаже. Этому уже понятно, что она не шпионка, но ему надо получить от нее показания против Кочина. А что понадобится следующим? Никто из них даже и не пытался хоть на минуту задуматься, что она человек со своими личными переживаниями, что ей присуще все человеческое, что лишить ее этого они не смогут, потому что пока она жива, это не в их силах. Какие бы аргументы они не приводили, какие бы высокие интересы не выдвигались в противовес, она не хочет, она не желает, она никогда не станет игрушкой в чьих-то руках. Оттого, что не только те с кем она уже успела познакомиться, а и много других таких же, похожих на них «стражей революции», разгуливают по стране и по кабинетам власти, ей стало страшно. Да, так страшно, что аж, ладони вспотели, и она решила молчать и не отвечать на его вопросы. Следователь понял ее намерения, перегнулся через стол, схватил за волосы, потянул на себя и зарычал по-звериному:

– Сучка поганая, ты мне все скажешь. Девочку из себя все корчишь, падло хохляцкое, подстилка немецкая.

– Не подстилка я и не сучка! Комсомолка я, и на войну пошла добровольно и за Родину жизнь готова отдать, но врать на человека не буду. Может быть, вы потом его, также, как и меня, истязать будете из-за моих слов…

Больше ничего сказать не успела. Следователь несколько раз стукнул ее головой об стол и отшвырнул. Она упала, как мешок с овощами, и тут же открылась дверь, в проеме которой показался палач. Ему и приказов особых не надо было. Он по звуку падающего тела понял, что теперь его очередь.

– Разрешаю до смерти замучить эту погань, комсомолку вшивую с хохляцким гонором, но признания получи, хоть на последнем вздохе. Выдай ей на всю катушку, падле этой!

И опять ее замертво втащили в камеру и бросили. Если бы хоть кто-то был с нею рядом, он не только бы облегчил ее состояние, но и удивился мужеству и стойкости этой девушки, которая снова рассердила гадов и довела до осатанения. Этот невидимый наблюдатель спросил бы, откуда в ней столько выдержки, столько силы, столько веры в свою правоту, которая так стиснула зубы, что через них не только стон ни прорвется, но и слово, подлое низкое слово лжи. Ведь от нее требовали не правды, а лжи.

Очнувшись, Тася не могла определить, что больше ее беспокоит: физическая боль или душевная. Она знала, что физическая боль пройдет со временем. Заживут раны, затянутся новой кожей, а вот душа останется с этой невыносимой болью.

Время шло, и она потихонечку стала отходить от побоев. Она вспоминала, как нестерпима была первая боль, а потом был просто ужас, ад кромешний, который она хотела, чтобы поскорее закончился. Помнит, что еще будучи в сознании, сцепила зубы так, чтобы сквозь них не проскочило ни звука. Так и очнулась, с крепко стиснутыми зубами, и ей стоило немалых усилий, чтобы расцепить их и пропустить хоть глоток воды. Ее так мучила жажда, но первые слова были не к себе, горемычной, а к маленькому:

«Ну, что, малыш, какой же ты мужественный у меня». И первые мысли были не о себе, а о том, не болит ли предательски живот. Но боль была поверхностной, а внутри, вроде бы, было все спокойно.

Только на третий день она смогла добраться до обеденной баланды и похлебать немного жижицы. Ела не для себя, для маленького. Самой есть не хотелось. Думала о том, что все методы унижения, направленные на то, чтобы сломать человека, у них продуманы были заранее. И не просто продуманы, а разработана целая система. Нет, нет, да и мелькала мысль об отмщении, хотя и понимала, что никому и никогда отомстить не сможет. Руки коротки, и не достанет она до своих мучителей. Думала о том, что жили люди в стране успевающей и много обещающей. И никогда не задумывались, кто ими правит, кто вершит их судьбами и чего на самом деле стоит эта власть. Жили и все, как слепые котята. Кричали ура, когда им подсказывали, ненавидели и проклинали тех, кого от них требовали, кто не был согласен с ними. И тогда она верила, что эти люди были врагами, а теперь понимала, что они раньше ее столкнулись с выворотной стороной власти, поэтому и не соглашались. А она верила, верила всем, кто руководил и кто стоял выше. Была такой активной, что во всех президиумах сидела, на съезды делегаткой посылали. Верила в дело, которому служила на совесть, смерть готова была принять за идею, и не она одна. Так их воспитали. А теперь надорвали эту веру. Она вспоминала пыточную камеру с лампами, свет которых был так жгуч, словно в глаза горсть перца бросали. А они ее еще «солнечной» называют. Над людьми издеваются, над природой кощунствуют.

Пришло и ей время столкнуться с этой выворотной стороной и быть причисленной к врагам народа. И, как все просто и быстро! Без суда и следствия! И сколько же среди них тех, кто злоупотребляет народным доверием. Хотя бы, вот эти, зверюги окаянные! Разве они люди? Они собаки бешенные! Попробуй, встань против них – раздавят, расплющат, в порошок сотрут, и управы на них не найдешь. Не моргнув глазом, расстреляют, задушат, опозорят всю родню до сотого колена.

«Мое имя им не понравилось! Вырваться бы на волю, найти того, кто выслушает, поймет. А где гарантия, что при исполнении не все такие. Может быть, они все этим вирусом привиты, чтобы нас не слушать. Во всяком случае, если на суд попаду, то все им расскажу. Но допустят ли они меня на суд? Они ведь тоже это понимают. Пришибут раньше, чтобы ссор из избы не выносила» Эти тяжелые думы не давали покоя.

Надзиратели регулярно приносили пищу. Она ела без аппетита, порой слегка притрагиваясь, заставляя себя проглотить хотя бы несколько ложек для маленького. Ему необходимо питание, необходимы витамины. А где их взять?! Живот уже стал немного выделяться, но не был виден для постороннего взгляда под свободной тюремной робой. Постепенно возвращались силы, а с силами и какая-то, непонятная даже ей самой, уверенность. Она стала подниматься и немного гулять по камере. Даже ограниченная стенами камеры, куда не попадала никакая информация, она не падала духом. У нее насильно отобрали свободу и право на нее, но надежду у нее никто не заберет никогда. А надежда предполагает будущее. А какое у нее будущее? На компромиссы со своей собственной совестью она никогда не пойдет, и вся суть ее трагедии заключается именно в этом. А поэтому надежда была тем конкретным понятием, которое согревало душу, окрашивала жуткую серую камерную жизнь теплыми тонами.

Вот уже много дней не вызывали Тасю на допрос. Следователи словно забыли о ней. Она, конечно, понимала, что это не простая забывчивость, что она чем-то мотивирована, но ей знать их мотивов, не дано. Мучаясь в догадках, о чем только она не передумала, но так и не смогла даже предположить причину такого забвения. А вот другие мысли лезли в голову. Тяжелые мысли, от которых муторно становилось на душе. Думая о своей трагической, неподвластной человеческой логике судьбе, все больше понимала, что она идеализировала тех, с кем свела ее судьба разведчицы. Понимала, что все это звенья одной чудовищной несправедливости, целенаправленной и кем-то из высших эшелонов власти, одобренной. Но, Тася и в мыслях не держала имя какой-то конкретной личности, тем более Сталина. Ведь прошел до войны слух, что он лично приказал выпустить из тюрем многих высших командиров и генералов, что он вновь доверил им командование армиями и другими боевыми соединениями. Нет, она никак не связывала эти безобразия с его именем. Это никоим образом не укладывалось в ее сознании. Она была уверенна, что все это идет мимо него, что из-за своей огромной загрузки государственными делами, проблемами на фронте, он просто еще не успел вникнуть в то, что происходит за этими стенами. Разве могла она предположить, разве могла она знать, что он причастен был ко всему этому, что все это происходило и с его ведома. Миллионы трагических судеб, миллионы оборванных жизней станут той бомбой замедленного действия, которая все же взорвется. Попытка построить коммунизм, самое справедливое общество обернулось трагедией для человечества. А все потому, что игнорировались законы развития этого общества. Все это усугубилось еще и тем, что к власти пришли не просто малограмотные люди, а амбициозные, преисполненные тщеславия. И ради удовлетворения своих страстей и по причине необознанности в этих законах, вершили историю на свой вкус и риск. Это тщеславие, помноженное на другие пороки, и превращало их в преступников. Но их таковыми никто не считал. Они были у власти, и им дозволено было все.