Читать книгу "Дикая история дикого барина - Джон Шемякин"

Понятно, что моё сообщение на этом следует и завершить. Ну, добавить ещё, что отчество у дедушки Эразма было Иванович, а фамилия Стогов.

От Джона Александровича Шемякина злые и несправедливые насмешки над Эразмом Ивановичем Стоговым просто неприличны. Однако я, как всегда, не о том.

Дедушка Анны Андреевны Ахматовой, Эразм Иванович, работал жандармом. Не простым. Всё ж закончил морской кадетский корпус и даже был после этого пригоден к морской службе. Обычно большое количество морских кадетов к морю совсем пригодны не были, и их записывали долгое время в морские батальоны, употребляемые для десантов. Сейчас это называется морская пехота. А раньше называли морские батальоны, которые находились под командованием цесаревича Павла Петровича, генерал-адмирала российского флота и президента коллегии Адмиралтейства. Из этих морских батальонов, если вполне довериться Модесту Корфу и Комаровскому, и формировались все эти кошмарные гатчинцы и павловцы, которые всех пугали. Сведения взяты из «Исторического вестника» 1897 года, т. 69, с. 343.

То есть традиции у нашей морской пехоты вполне себе.

А ахматовского дедушку Эразма в морскую пехоту не взяли, а направили сразу на Дальний Восток, где ему понравилось не сильно. Вернулся Эразм Иванович с тихоокеанского побережья в Петербург. Смотрит, нет, без протекции на флоте ему делать нечего. Подумал, да и записался дедушка поэта Ахматовой в жандармы, и попросил, чтобы его бросили в самое пекло секретной войны. Хоть бы и в Симбирскую губернию. На передний край.

В пекле уездных расследований Эразм Иванович возмужал и духовно, и телесно. Это ему очень пригодится в Киеве, когда он будет громить украинский и польский национализм. После симбирского горнила у него это выходило очень ловко.

В Симбирской губернии Эразм Иванович должен был выявлять политических преступников, злоупотребления властей, следить за общественным мнением и, что особо оговаривалось, выискивать честных чиновников: «выявлять должностных лиц, совершенно бедных или сирых, служащих бескорыстно верой и правдой, не могущих самим снискать пропитание одним жалованьем». О таких диковинных чиновниках надо было докладывать сразу в Центр, открытой связью, минуя жандармского генерала, стоявшего во главе жандармского округа.

Что там собирались делать с подвижниками канцелярии, я не знаю точно. Александр Христофорович Бенкендорф (он с Эразмом Ивановичем дружил) высказался на сей счёт несколько туманно: «для оказания возможного пособия». Это как понимать? Возможного пособия… Сказали бы просто: для изучения в лечебнице или показа в Кунсткамере приличной публике по случаю народных гуляний. Сидит честный столоначальник, своевременно выявленный способным жандармским офицером, улыбается сквозь прутья зрителям, с достоинством встаёт при бое курантов и изящно кланяется собравшимся. Табличка на клетке: мол, такой-то, Псой Силыч, губернский секретарь, в период работы с 1832 года не брал взяток, голодал, но невинность свою сберёг, пронёс сквозь испытания честность, изловлен ротмистром Чичковым под Тверью во время очередного отказа от ста неправедных рублей, питается теперь три раза в день, ест булки, масло, яйца, за посильную плату смотрители могут привести Псоя Силыча в гости к больному или капризному ребёнку для увещевания и подачи примера. И по латыни что-нить ещё, для солидности научной.

Всё Эразм Иванович выполнял, с губернатором воевал, выявлял целые шайки, по инструкции боролся с азартными играми и «неблагородным поведением со слабым полом», но в губернии так и не сыскал чиновника, годного к отправке в столицу. Даже свою кандидатуру не предложил. Так и подал в отставку.

Анна Андреевна – она прямотой своей аристократической в дедушку удалась. Дедушка её ОГПУ тоже бы не одобрил.

Шекспир

Есть несмываемые маркеры для людей, желающих встать в каком-то непонятном забытьи на интеллектуальные цыпочки. Я и сам порой этим грешу. Однако многие на этих интеллектуальных цыпочках не просто стоят минуту-другую, а пытаются отмахать марафон по пересечённой моим скептицизмом местности.

Поясню на примере. Маркером в данном случае служит фраза Шекспира, известная всем. Одно время она красовалась в каждом народном театре, свешиваясь с малиновых железнодорожных полотен: «Весь мир театр. В нём женщины, мужчины – все актёры…»

Масса приличных людей воспринимают эту фразу совершенно логично и нормально: ври, кривляйся, театр-жизнь всё спишет! Чего стесняться, кому верить – вон, гляди, весь мир – балаган!

Логично? Логично! Правдиво? Правдиво!

Однако сам Шекспир, строго говоря, писал совсем-совсем о другом. И театр жизни ему представлялся не актёрствованием и семантической суетой. А торжественной сменой и экзистенциальной чередой дель арте. Не хаотическим и повсеместным враньем, а миром величаво сменяющих друг друга планет.

Весь мир – театр.В нем женщины, мужчины – все актёры.У них свои есть выходы, уходы,И каждый не одну играет роль.Семь действий в пьесе той. Сперва младенец,Ревущий громко на руках у мамки…Потом плаксивый школьник с книжкой сумкой,С лицом румяным, нехотя, улиткойПолзущий в школу. А затем любовник,Вздыхающий, как печь, с балладой грустнойВ честь брови милой. А затем солдат,Чья речь всегда проклятьями полна,Обросший бородой, как леопард,Ревнивый к чести, забияка в ссоре,Готовый славу бренную искатьХоть в пушечном жерле. Затем судьяС брюшком округлым, где каплун запрятан,Со строгим взором, стриженой бородкой,Шаблонных правил и сентенций кладезь, –Так он играет роль. Шестой же возраст –Уж это будет тощий Панталоне,В очках, в туфлях, у пояса – кошель,В штанах, что с юности берёг, широкихДля ног иссохших; мужественный голосСменяется опять дискантом детским:Пищит, как флейта… А последний акт,Конец всей этой странной, сложной пьесы –Второе детство, полузабытьё:Без глаз, без чувств, без вкуса, без всего.

Разницу можно почувствовать. Наверное.

Одоевский

Какой должна быть литература?

Она должна быть полезной. Не только идея, высказанная голосом из дупла, но и разумно систематизированная информация. Не только описание пороков, но и формула их приготовления в условиях обычной кухни с обязательным выводом и предложением по детоксикационному курсу.

Идеалом для меня в этом смысле служит творчество В. Ф. Одоевского. Который написал, например, «Городок в табакерке» и прочие пёстрые сказки дедушки Иринея.

Ириней Модестович Гомозейко, магистр философии и член разных ученых сообществ, был любимым героем Одоевского. Не замшелый сказочник с неясными моральными ориентирами, а прогрессивный сказитель – вот залог успеха сказки в моём понимании.

И. М. Гомозейко уговаривал со страниц произведений Одоевского сеять картофель. Плохо ли это? Это замечательно! Не будь Гомозейко, что бы мы ели в голодные года? Вопрос! Поняли бы мы сущность картофеля до конца без Одоевского? Сомневаюсь.