Читать книгу "Храм - Стивен Спендер"

— Так что же ты сделал?

— Что я сделал? Ну, пошел к своему врачу. Это очень хороший врач. Он еврей.

Потом Иоахим обхватил голову руками и просидел так минут пять. А опустив руки, он внимательно оглядел комнату, останавливая взгляд на обломках крушения. Полу вспомнилось, с какой гордостью обозревал он некогда свою квартиру.

— Ну что ж, Пол, думаю, вечеринка, которая началась три года назад, когда Эрнст привел тебя сюда в тот первый вечер, окончена.

— Все, что сломано и разбито, можно заменить. Ты еще сможешь устраивать вечеринки. У тебя много друзей. В конце концов, Вилли, первый из твоих друзей, с которым я познакомился в Гамбурге, только что помогал тебе наводить порядок, как помогал наводить порядок после той первой вечеринки.

— Разве я не говорил тебе, что Вилли женится? К тому же, как тебе известно, Вилли для меня слишком хорош. По-моему, мне было бы интереснее жить, скажем, с Хорстом. Мне нравится думать о его черном мирке.

— Вилли и сам говорил мне, что собирается жениться. Его Braut — нацистка. Как ты думаешь, Вилли тоже станет нацистом?

— Нет, никогда. Ни в коем случае. В Вилли, пускай даже он вступит в партию, нет ничего от нациста. Ведь значение имеет только то, каков человек в душе. Самое страшное, что в наши дни очень многие стали в душе нацистами, даже не будучи пока еще членами партии.

— Во всяком случае, другой твой друг, Эрнст, членом нацистской партии никогда не будет.

— Эрнст не желает больше со мной общаться. Он слишком ВАЖНИЧАЕТ. Совсем в небеса воспарил. — Иоахим поднял руку к небесам. — Он все кружит и кружит, думая, где бы спуститься на землю. По-моему, вряд ли уже в Германии. Наверно, приземлится в Англии. Тогда ты сможешь каждый день ходить к нему в гости и любоваться его коллекцией, привезенной из Гамбурга.

Они выпили еще по стакану, после чего Иоахим, подняв свой стакан, сказал:

— Ну, выпьем за твое пребывание в Берлине, за поездку к твоему другу Уильяму Брэдшоу, который мне очень понравился. Он такой умный, такой занятный. Правда, его друг мне понравился меньше. — Потом он спросил: — Ты еще в Гамбург вернешься? Как долго ты пробудешь в Берлине?

— Не знаю. Мы с Уильямом хотим поговорить о своей работе. Намереваемся каждый день встречаться.

— A-а… твои стихи! Вы что, будете вечно этим с ним заниматься?

— Конечно нет. Мы с Уильямом будем друзьями всю жизнь, это я знаю. Но не всегда будем вместе.

Наступила долгая пауза, в конце которой Иоахим сказал:

— Помнишь те долгие разговоры о жизни и поэзии, о фотографии и ЛЮБВИ, которые мы с тобой вели, пока Генрих принимал солнечные ванны на скалах — когда мы говорили СЕРЬЕЗНО?

— У меня очень плохая память на события, но я помню все, о чем мы тогда говорили.

— А ты никогда не жалел о том, что это не может длиться вечно? Тебе не кажется, что мы с тобой похожи на двоих людей, которые всегда будут одиноки и которые, только потому, что это неизбывное одиночество их объединяет, могут говорить друг с другом так, как не могут больше ни с кем, даже с самыми близкими?

— В поезде, по дороге в Англию, после того как я оставил вас с Генрихом в Боппарде, я представил себе, что и наш разговор, и наш совместный поход длятся вечно.

— Так разве нельзя прямо сейчас выйти отсюда и отправиться в Афины и Рио-де-Жанейро (куда я ездил в прошлом году как представитель отцовской фирмы и который мог бы тебе показать), в Мексику и Перу, и каждый день разговаривать вдвоем по часу, а то и больше?

— А на что мы будем жить?

Иоахим отнесся ко всему этому вполне серьезно.

— Я буду делать очень хорошие фотографии, каких еще никогда не делал, а ты будешь писать книги о путешествиях, которые будут иллюстрированы моими фотографиями.

— И это будет длиться вечно? А что будет, когда мы состаримся?

— По сравнению с тем, какими мы были в молодости, мы, как и все прочие, в старости будем нелепы, но мы все так же будем разговаривать, делать фотографии и писать. Наше сотрудничество принесет нам славу, а наша слава сведет на нет все наше внешнее уродство. С нами все так же будут заниматься любовью красивые молодые люди.

Пол налил себе еще один стакан рейнского, выпил его до дна, поставил и спросил совсем другим голосом:

— Между прочим, как поживает Ирми?

— Кажется, вышла замуж. У нее двое детей. Муж — врач. Они живут где-то на окраине. С ними очень, очень скучно. Я с ней сейчас не вижусь.

— В Альтамюнде, когда я ездил туда с Эрнстом, однажды утром я встал пораньше, и мы с ней занялись любовью на пляже.

— А-а. — Иоахим не слушал.

— Мы с ней… впрочем, не важно. Я хочу спросить еще кое о ком… о тех людях, у которых мы с Эрнстом были в гостях во время нашей нелепой поездки в Альтамюнде… кажется, их звали Кастор и Лиза Алерих.

— А, он ее бросил, а она родила. Он не вынес бремени отцовства. Да и вообще он гнусный тип, а весьма скоро он, возможно, будет планировать нашу дальнейшую жизнь в качестве гауляйтера этого района.

— Лизу я видел только однажды — когда она стояла на балконе и смотрела на костер, который Кастор заставил нас с Эрнстом разжечь в саду. Он был очень красив.

— Костер? — Иоахим устал.

— Лиза стояла на балконе и смотрела на искры, кружившие вокруг нее. Она была беременна.

— Все мои друзья изменятся, — сказал Иоахим, выпив еще вина. Он держал стакан в руке, покачиваясь, как тогда, три года назад, в Санкт-Паули, когда, сидя в «Трех звездах», обращался к друзьям. — Но я останусь прежним. Я всегда буду одинок, потому что люди, которые мне нравятся, люди вроде Хорста (боюсь, Хорста я еще буду разыскивать) — не те люди, с которыми я могу поговорить. Но я не хочу больше быть торговцем кофе. Не хочу больше жить в этой квартире и устраивать вечеринки для любовников Генриха или Хорста. Не хочу больше жить в этом городе, в этой стране. Теперь я знаю, что мне делать. Я поеду в Потсдам и навещу дядю.

— Этого огнедышащего дракона, генерала Ленца?

— Это единственный человек, который, как я уверен, испытывает отвращение к тому, что сейчас происходит. Он ненавидит нацистов. Я возьму с собой свои фотографии. Порадую его и попрошу употребить все его влияние для того, чтобы я смог стать фотографом, прикомандированным к германской армии. Не хочу заниматься художественной фотографией в городе, не хочу делать художественные снимки для художественных журналов. Буду фотографировать солдат на маневрах, в танках и с пулеметами — а иногда и купающихся нагишом в озерах, реках или в море. Думаю, дядя обрадуется, увидев мои фотографии. Думаю, я буду много путешествовать. Я глубоко убежден в том, что совсем скоро, в ближайшие несколько лет, германской армии предстоит много путешествовать по очень многим зарубежным странам. Однако я СТРАШНО пьян, в жизни не был пьянее. Да и ты тоже, Пол. Ты тоже СТРАШНО пьян.