Читать книгу "Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - К. У. Гортнер"

– Хотя для меня это и мучительно, но нет – не общалась. Он ни разу меня не позвал и даже извинения не прислал, а ты еще заверяла меня в его скором и униженном раскаянии. Могу только сказать: по моему мнению, он заслужил свою участь.

– Почему ты так говоришь? – У меня внезапно перехватило дыхание.

Неужели его болезнь усугубилась? А я-то думала, что он выздоравливает!

– Ты ведь его видела, да? – Она пожала плечами. – Когда гордыня человека переносит такой удар, он не способен думать ни о чем другом.

Ее слова воскресили мои страхи того вечера. Французская болезнь тут ни при чем, просто разочарование обострило обычную горячку Чезаре. Стало понятно, почему он прячется в палаццо: сначала ему нужно взять себя в руки. Те ужасные слова, что он говорил мне, жестокие чувства, которые я видела в его глазах, – все это способы, которыми он облегчает свое бремя, как Санча свое – с помощью внешнего безразличия. Таким образом он борется с мыслью, что пока он закован в кандалы своей службы Церкви, Хуан свободен пожинать славу мечом. И все же беспокойство не покидало меня, пока Санча не вытащила из складок своей юбки кусок пергамента и не бросила мне на колени.

– От Альфонсо, – сказала она, не обращая внимания на Пантализею, которая сидела поблизости и при этих словах устремила на нас пристальный взгляд. Моя Пантализея после нашего посещения Чезаре стала еще больше дрожать надо мной. – Он ждет твоего ответа.

– С каких пор замужние дамы отвечают на письма мужчины, если он им не отец и не муж? – спросила Пантализея.

– А с каких это пор служанки учат своих господ? – сердито спросила Санча.

– Да, с каких пор? – повторила я, в волнении глядя на письмо.

Движением руки я выпроводила Пантализею, пока она не сказала чего-нибудь еще, потом повернулась к окну и сломала печать.

Письмо от Альфонсо. Я увидела почерк и стиль человека, не только много пишущего, но и знающего толк в литературе.

Донна,

пишу это письмо, жалея, что я не с вами. Я еще не добрался до моего родного города, но меня уже предупредили, что там хозяйничают наемники, брошенные французами. Поэтому по прибытии буду занят собиранием сил, необходимых для изгнания порчи из наших владений.

Несмотря на мою названную выше обязанность, я каждый час думаю о вас. По ночам, закрывая глаза, я вижу ваше лицо и вспоминаю наш короткий разговор в библиотеке. Можете считать меня глупцом за то, что я раскрываю простые тайны моего сердца, которое не обучено искусству куртуазии, но воспоминания о вас поддерживают меня, bella signora mia, как и надежда на то, что в один прекрасный день мы встретимся снова.

Его письмо не было подписано на тот случай, если попадет в чужие руки. И все же я слышала его голос за этими словами и поражалась тому, что принц, которого я едва знала, может питать ко мне такие чувства. Я тоже ощущала притяжение между нами, помнила тот безмятежный час, который мы провели вместе, забывшись в мире наших общих интересов. Но тот час уже терялся в прошлом, заслоненный моей встречей с Чезаре и возвращением Джованни. Теперь его письмо вернуло мне воспоминания. Я никогда не получала таких посланий, написанных от сердца и искренних. Прочтя его еще раз, я сказала Санче:

– Я должна тщательно продумать ответ.

– Не думай слишком долго, – предупредила она. – Он умрет от горя, если ты будешь медлить.

Но написать ответ у меня не нашлось времени, потому что вскоре нас захватили приготовления к приезду Хуана. Несколько недель жаркого лета папочка отдавал все свое свободное время и деньги на организацию грядущей встречи. Даже брусчатка площади Святого Петра была отмыта от грязи, бродяги и нищие упрятаны в тюрьму, чтобы не испачкали позолоченные арки, построенные на дороге, по которой должен был проехать Хуан.

И вот уже мы жарились на безжалостном августовском солнце, облаченные в лучшие наряды, на обтянутом бархатом помосте, чтобы встретить моего брата, возвращающегося из Испании.

Вдалеке зазвучали трубы. Мы с Санчей сидели на подушках, и я посматривала на другую сторону помоста, пытаясь поймать взгляд Чезаре. Я видела его впервые после моего визита в его палаццо, и к тому же это было его первое официальное появление. Я с облегчением отметила, что он не кажется больным. Он все еще был слишком бледен, под глазами синели тени, но он выглядел таким изящным в своих алых одеждах, шапочка облегала его коротко стриженную голову, руки без перстней были сложены перед широким поясом.

– Он уже близко, – услышала я довольный шепот папочки. К моему удивлению, он обращался к Чезаре. – Я слышу приветственные крики. Наш возлюбленный Хуан дома!

Мне вдруг захотелось встать с подушки и горячо возразить отцу, но этот порыв смутил меня. Всю свою жизнь я готова была целовать землю, по которой он ходит. Но его нежелание видеть ту боль, что прячется за внешней безупречностью Чезаре, едва не заставило меня закричать на весь Рим: у папы Александра VI не один сын, и если он не умеет воздавать им должное в равной мере, то рискует обречь всех нас на…

Одобрительный рев отвлек меня: на площадь вступала процессия. В окружении множества придворных Хуан сидел на жеребце под чепраком из парчи с золотой нитью и звенящими колокольчиками. Его алая шапочка и бархатный дублет цвета темной охры были так густо усажены драгоценностями, что он сиял ярче солнца. Его окружала диковинная свита: мавры в тюрбанах, кувыркающиеся шуты, карлики, марширующие в бархате того же цвета, что и на нем. Следом за ним ехал облаченный в роскошные одежды (оплаченные, как всегда, нами) Джованни, который еще раньше, как было предусмотрено церемонией встречи, уехал к Порта Портезе.

Лицо Джованни привлекло мое внимание. Я никогда не видела его радостным, а теперь он, казалось, преобразился, посветлел, даже похорошел слегка, словно возвращение Хуана зарядило его новой энергией. Я не верила своим глазам, вспоминая с отвращением его совокупление в моем палаццо с Хуаном и Джулией. Я так увлеклась, что не почувствовала, как Санча щиплет меня за руку, пока она не прошипела:

– Лукреция, ты должна встать. Его святейшество поднялся на ноги!

Я встала, поправив свое великолепное, хотя уже и чуть помятое серебряное платье. Пропитавшись по́том, оно липло к телу.

Папочка шагнул к краю возвышения.

– Мой сын! Хуан, hijo mio![64] – выкрикнул он.

Толпа, которую всегда трогала его отцовская любовь, обезумела.

– Гандия! Гандия! – разносилось по площади с такой силой, что я опасалась, как бы не рухнули хрупкие статуи базилики.

Хуан спрыгнул с коня и под звон колокольчиков поднялся на возвышение, где ждал папочка.

– Помилуй нас Господи, у него что, колокольчики и на одежде? – шепнула Санча мне на ухо.

Я с трудом сдержала смешок: театральным жестом Хуан снял мантию в мавританском стиле, с крохотными серебряными колокольчиками, и швырнул себе за спину. Она упала ворохом материи, издав нежный звон.