Читать книгу "Мертвые сраму не имут - Игорь Болгарин"

Красильников полез в карман рубашки, извлек во много раз сложенный листок, распрямил на колене, передал Кольцову:

«Мы, матросы, красноармейцы и рабочие, восстали против коммунистов, которые в течение трех лет льют невинную кровь рабочих и крестьян. Мы решили умереть или победить. Но мы знаем, что вы этого не допустите. Мы знаем: вы придете на помощь довольствием, медикаментами, а, главное, военной мощью. Главным образом мы обращаемся к русским людям, которые оказались на чужой земле, мы знаем, что они придут нам на помощь».

– Думаешь, не фальшивка? – вернув письмо, задумчиво спросил Кольцов.

– Не мне тебе рассказывать, что там, в Кронштадте, было, – вместо ответа сказал Красильников. – Им на помощь никто не пришел. Не успели. А потом Антоновское восстание. Следом пошли слухи, будто бы взбунтовался Буденный и уже даже взял Москву. Дальше – больше: убит Ленин, Антанта начинает новый поход на Москву, Русская армия собирается выступить в поход, согласовываются детали. Знаешь, были такие дни, когда и я начинал верить во всю эту чепуху. Такая была обстановка. Вот и агитируй за возвращение. Один в лицо плюнет, другой кулаком съездит, а третий… Обошлось, правда. В глаза никто ничего. Все боялись выказывать свои намерения.

Помолчали.

Кольцов поднял с земли палочку и стал что-то задумчиво чертить. Не думал он, сидя в Москве, что все так безнадежно. Больше того, он надеялся, что он встретится с Кутеповым и, зная, что тот – человек здравомыслящий, уговорит принять его условия. Биографию Кутепова он хорошо изучил. Неродовитый, сын лесничего, все чины и награды давались ему не так легко, как сынкам знатных родителей. С нищетой сталкиваться не приходилось, а с несправедливостью – часто и густо. Неужели и он настолько очерствел, что уже перестал принимать близко к сердцу беды тысяч и тысяч людей? Или все еще верит, что сумеет дважды вступить в одну и ту же воду?

– Что из себя представляет Кутепов? – спросил наконец Кольцов.

– Четкий генерал. Служака. Дисциплинирован сам и требует жесткой дисциплины от других. Трех человек судил военный трибунал. Полковника Щеглова за агитацию возвращаться домой велел расстрелять. Успенского тоже. А Годневу удалось сбежать.

– Значит, все же есть еще такие, кто, несмотря ни на что, хочет вернуться?

– Были. С каждым днем их все меньше. Кутепов даже здесь, на чужбине, создал образцовый войсковой лагерь: полки, батальоны, эскадроны, батареи. Сохранены армейские знамена. Есть духовой оркестр. Устраиваются парады.

– Ты, брат, серенады поешь Кутепову.

– Правду говорю. Чтобы ты не обольщался. Оттуда, из Москвы, все по-иному видится. Подумай, он всю жизнь наверх карабкался. На такую высоту взошел. А у нас кем будет? Даже если помилуют, больше батальона не дадут, – Красильников немного помолчал и задумчиво добавил: – Троцкий не помилует.

– Не о том говорим! – сердито сказал Кольцов. – Больше двух миллионов россиян рассеялись по миру в наше с тобой время, Семен. Цифра, не из пальца высосанная, верь. Есть, конечно, и те, кто провинился перед Россией. Но их-то капля в этом огромном людском море. А страдают все: их жены, родители, дети. Они нужны им. Не меньше они нужны России. Страна во-она какая, за год из конца в конец пешком не пройдешь, на коне не проскачешь. Богатства несметные под ногами лежат, а поднять некому.

– Ты меня, Паша, не агитируй. Я на своей шкуре испытал это стремление все бросить к чертям собачьим – и до дому. Хоть пеши, но до дому. Я вот полгода на чужбине, и у людей хороших живу, а больше не могу. Не выдерживаю. Вот, все говорят: война кончилась. А я, прости, еще не успел этого заметить. Всю жизнь всем умным приказам подчинялся. И неумным, случалось, тоже. Все, хватит! Домой, в Донузлав, хочу. Сесть, понимаешь, хочу у себя в скверике, открыть бутылку нашего домашнего виноградного и поспорить с мужиками до хрипоты за жизнь, за будущее, каким его нам поднесут. Чи, может, мы сами его, своими руками? Или до Андрюхи Лагоды в Голую Пристань поеду. У них, рассказывает, тоже вина знатные. Кстати, про Андрюху. Надо его отсюда выручать. Не ровен час, вторично к стенке приставят.

– Так. С этим разобрались, – мрачно сказал Кольцов. Помолчав немного и что-то вспомнив, вопросительно взглянул на Красильникова: – Как там Иван Игнатьевич?

– Часто тебя вспоминает и патриарха Тихона. И еще Москву. Ожило село: крестит, венчает. Я сам пару раз в церкву заходил. Поет, рыбья холера, как соловей. Голосина – заслушаешься. Я сам, бывало, в церкву заходил. Народу полно, с других сел приезжают. Жил бы у нас, может, знаменитым артистом бы стал.

– Не собираются в Россию возвращаться?

– Обсуждали как-то. Вроде даже настроились. Вон Никита все расскажет, – и добавил: – И то сказать: живут справно, каждый своим хозяйством. Куда им ехать? Ни родни, ни знакомых. В чисто поле?

Их позвали к столу.

Красильников встал, посмотрел на море и, тряхнув головой, подобревшим голосом, в ответ на какие-то свои затаенные мысли, сказал:

– Свободы хочу, Паша! Такой, про какую мы когда-сь в песнях пели.

В горнице собрались все взрослые, в меньшей комнате – мелюзга. Леню как гостя усадили со взрослыми. Пили домашнее вино, мужчины – плиску. Перед Леней поставили графин с виноградным соком. Закусывали всем домашним, что могли сотворить женщины за короткое время.

Разговор все больше шел о «Боре» – урагане, который наведывается сюда нечасто, но каждый раз оставляет после себя недобрую память. На этот раз у него было хорошее настроение, никакого зла, кроме сломанной мачты и порванных парусов, он им не причинил.

После обеда Кольцов и Красильников вновь любовались с колоды морем и «перетирали» сложившуюся ситуацию. Встречаться с Кутеповым смысла никакого не было, тут Кольцов целиком положился на мнение и знание ситуации Красильниковым.

Остров Лемнос, где были размещены кубанские, донские и терские казаки, Кольцов решил посетить потом, в самом крайнем случае. Незаметно пробраться на заброшенный и малодоступный скалистый остров – задача сама по себе была весьма трудная, да и фигуры генералов Богаевского, Фостикова и Науменко представлялись для задуманного менее привлекательными, чем Врангель, Кутепов или же Слащев.

После того как оказался недоступным Кутепов, оставались еще два человека из тех пяти-шести, кто мог бы представлять интерес как фигурант для перевербовки и дальнейшей игры, задуманной Кольцовым, – Врангель и Слащев. Оба находились в Константинополе. Это – плюс. Оба были доступны. То есть, если приложить какое-то количество усилий, с каждым из них можно встретиться.

На то, что ценой амнистии и других привилегий можно до чего-то договориться с Врангелем, Кольцов не рассчитывал, если не произойдут какие-либо непредвиденные события. В частности, если армии Врангеля Антантой будет полностью отказано в продовольственных поставках или если Мустафа Кемаль займет Константинополь… Впрочем, при стольких «если» на Врангеля рассчитывать не стоит.

Немалый интерес мог бы представлять для задуманной операции Яков Слащев – личность зловещая и достаточно известная как на советской, так и на этой стороне. Вконец перессорился с Врангелем – это плюс. В иное время он мог представлять интерес только для советского суда. Но сейчас…