Читать книгу "Тридцать три несчастья - Марина Константинова"

В Твери он все-таки поспал. К своему собственному удивлению, он заснул мгновенно, как только добрался до гостиничной кровати. Через пять часов за ним заехал Корольков и самолично отвез его в Москву. Сережину машину обещались перегнать после обеда.

Дома Александр Владимирович принял контрастный душ, заставил себя съесть тарелку холодных пельменей, сваренных накануне вечером Быстрицким, и отправился в больницу.

Его одолевали сложные чувства. Ревенко, конечно, провела его по всем статьям, воспользовавшись его добротой. Он не знал, откуда она мчалась в Москву на предельной скорости, и у него перед глазами так и стояла эта светлая прядь, свесившаяся с носилок. Но теперь он уже точно знал, что это была Люба. И в случившемся несчастье он обвинял только себя — не учел, не предвидел, не заставил ее остаться дома. Он вспоминал ее синие глаза, по-детски обкусанный ноготь на большом пальце, плюшевые тапочки. Эта женщина проходила у него по делу, но его неодолимо влекло к ней. Впервые в жизни Клюквин не знал, как справиться с ситуацией.

Заглянула Танюша. Ласково улыбаясь, она поставила перед ним чашку с горячим кофе и сообщила:

— Парня сейчас приведу. Подождите пять минут, ладно?

Но ни через пять минут, ни через двадцать никто не появился. Тогда Клюквин поднялся с кожаного дивана, вышел из кабинета и направился по коридору к палате номер 416, где лежала Любовь Николаевна Ревенко.

По дороге на него налетела растерянная Танюша. От неожиданности она уперлась руками ему в грудь и, вытаращив глаза, затараторила:

— Ой, Александр Владимирович! Тут такое дело… Ну, в общем, это…

— Что?! — заорал Клюквин.

— Вы только не волнуйтесь…

— Умерла?!

— Да господь с вами! С Любовью Николаевной все в порядке, спит она.

В коридоре показался Павел Егорович:

— Александр Владимирович! Хорошо, что вы не ушли. Срочно ко мне в кабинет!

Не останавливаясь, доктор порывисто прошагал вперед. Клюквин с Танюшей направились за ним. Павел Егорович пропустил Клюквина, а медсестре велел остаться. Танюша послушно кивнула и отошла на пост.

— Я не знаю, где был этот мальчик и что с ним делали. — Доктор поморщился, беспокойно потер руки и присел на краешек стола. — Сильнейшее физическое и нервное истощение. На теле синяки и ссадины. Сестра обнаружила его в палате на полу. Глубокий обморок. Сейчас им занимаются. Он под капельницей.

— О господи! Значит, я был прав… — казня себя, Клюквин упал на диван.

— Вы о чем, голубчик?

— Видите ли, Павел Егорович, боюсь, что мальчик был похищен какое-то время назад. Мать, вероятно, шантажировали. Как я теперь понимаю, она скорее всего ехала за ним, когда попала в аварию.

— Ах, вот оно что… Но как же он оказался здесь? Ведь в машине его не было?

— Вот этого я пока не знаю.

— Погодите-ка…

Доктор подошел к двери и позвал Танюшу. Та мгновенно выросла перед ним.

— Зайди-ка, деточка.

«Деточка» зашла, смущенно поправляя непокорные курчавые волосы и пряча их под зеленую шапочку.

— Скажи, этот мальчик… Как его?

— Коля Ревенко, — сразу поняла Танюша.

— Да, Коля… Он при тебе у нас появился?

— Нет, я с утра заступила. Но Лидия Геннадиевна, когда смену сдавала, сказала, что он с бабушкой ночью приехал. То есть бабушка была здесь ночью, а потом уехала. А он остался. Просил не прогонять его, ну Лидия и пожалела, оставила. Не надо было, да?

— А где же теперь бабушка? Она что, не приехала за внуком? — удивился Клюквин.

— Ой, я не знаю. Наверное, нет.

— Немедленно позвони ей. Пусть привезет мальчику пижаму, тапочки, ну и прочее. Сама знаешь. Он пока останется у нас. Его необходимо госпитализировать.

— Пал Егорыч, миленький, а куда же я позвоню? Я телефона не знаю.

— Минутку, — Клюквин достал из кармана блокнот и продиктовал номер «Атлантиды». — Это рабочий Любови Николаевны. Спросите Катю, это секретарша, очень милая девушка. Она подскажет, как найти бабушку.

Танюша умчалась исполнять поручение.

— Павел Егорыч, мне необходимо Колю повидать.

— Это совершенно невозможно. Вы не представляете, как он слаб. Удивляюсь, как он вообще сюда добрался.

— Вы не поняли. Я просто хочу на него взглянуть. И еще. Пожалуйста, подготовьте заключение о его состоянии на момент поступления. Это очень важно.

— Естественно. Не беспокойтесь.

Колян выглядел не блестяще. Он очень исхудал, вздернутый нос заострился, глубокие тени залегли под глазами. Острые коленки выпирали из-под больничного одеяла, правая рука бессильно свесилась с кровати, а в левую была воткнута игла установленной рядом капельницы. У постели сидела пожилая медсестра и тихонько приговаривала:

— Господи боже мой! Да что же это делается, вот несчастье-то…

В четырехместной палате одна койка была свободна, на двух других, стоящих у окна, лежали старик с длинной седой бородой и молодой парень лет двадцати пяти. Кровать Коляна помещалась чуть поодаль, ближе к раковине.

Дед шамкал беззубым ртом, посасывая хлебную корку. Парень рассматривал голые сиськи, изображенные на первой странице «Московского комсомольца».

Завидев Павла Егоровича, молодой человек отбросил газету и робко поздоровался:

— Здрасьте, доктор…

— Виделись уже, Синяков, на обходе. Позабыли?

Синяков радостно закивал головой и лег, вытянувшись по стойке «смирно».

Дед своих занятий не переменил.

Павел Егорович подвел Клюквина к Коляну:

— Вот, любуйтесь. Если хотите, зайдите ко мне потом. А нет, так подъезжайте вечерком, я до утра дежурю. Или позвоните.

Доктор откланялся.

Клюквин огляделся, взял табуретку и подсел к Коляну со свободной стороны. Он молча смотрел на него, различая в его лице явные черты матери.

Мальчик был очень красив. Светлые свалявшиеся вихры, длинные пушистые ресницы, прозрачная кожа, изящная линия рта — ни дать ни взять Любовь Николаевна в молодости. У Клюквина опять защемило сердце, как давеча в Твери.

— Евдокия Иванна!

— Чего тебе, Синяков? — отозвалась сиделка.

— Откуда это к нам такого дистрофика привезли? Синий, прямо как лягушка.

— Постыдился бы, бугай здоровый! Сам ты синий, Синяков! А лягушки зеленые. Может, он сирота какая. Или родители — алкаши. А вы кто ему будете? — обернулась сиделка к Клюквину.

— Я… Я друг его матери. — Клюквин вдруг почувствовал, что не соврал.

— Ну вот! — обрадовался Синяков. — Значит, не сирота. А чего он у вас такой дохлый?