Читать книгу "Леннар. Псевдоним бога - Антон Краснов"

— В церковь? Н-не понял. В церковь хожу… ну раза два в году. На Рождество и на Пасху. А что?

— А я и того меньше бывал. А сейчас вот часто.

— Вы, Олег Орестович, случаем, тогда из нашего НИИ не в церковь ли испарились? — съязвил Гамов.

— И зря иронизируешь, парень, — тихо сказал Грубин и поднял голову, и вдруг стало очевидно, как загар его лица оттеняет пробившуюся в жиденьких волосах седину. — Я только позавчера из этого, как ты говоришь, отпуска приехал. Еле добрался. Всю жизнь работал, за границей толком не был, разве в Болгарии и Финляндии, ближний свет, в общем, а тут — р-р-раз! Без визы, без денег, без документов, без языка… Не знаю, какой дьявол спонсирует твоего дядюшку, которого уже как-то не поворачивается язык назвать покойным, — но с такой чертовщиной еще сталкиваться не приходилось. Я думал, что у меня, быть может, помутнение рассудка, что я напился какой-то дряни и сам рванул в аэропорт, улетел… да так улетел, что сам и не заметил. Ни-че-го подобного! — вставая, отчеканил Грубин и еще двумя глотками прикончил пиво, словно и не замечая, что Гамов поднимается вслед за ним и вот так же, как следователь, растерянно кривит, выпячивая, нижнюю губу. — Я… я наводил справки… я сверялся со временем… Египетское время разнится с московским всего на два часа и… Словом, оказалось, что я каким-то образом за пару минут переместился из Подмосковья в центральные области Египта. Более того, если не врут мои часы… я оказался в Египте еще до того, как туда отправился из Подмосковья, из подвала этого чертова НИИ… Вот такие парадоксы!

— Олег Орестович! Вы успокойтесь. Вот что. В холодильнике еще пиво… Возьмите… Да вы не волнуйтесь, мне и не такую чушь вот на этой кухне приходилось выслушивать. М-да. Взять хотя бы Шурика Артеменко… Он тут недавно просил выгнать из комнаты говорящую белую болонку. Собаковод… Да хрен с ним. Значит, и с вами… нелады?

Тут следователь повел себя по меньшей мере странно. У него затряслись руки. Он дернул ногой, едва не вышибив из-под себя расшатанный табурет, и воскликнул:

— Кто ты такой?!

Костя Гамов отозвался с некоторой оторопью:

— Вы что… опять во мне видите корень каких-то там ваших бед?

— Я не к тому… Кто ты такой, что у тебя есть вот… вот такой дядя? Возглавляющий этот чертов НИИ? Никогда не верил в бесовщину и разного рода нечистую силу, а тут впору поверить, тем более что и эти инопланетяне, те, что торчат у Луны которую неделю… трансляции по всем каналам!..

— Никогда не был знатоком демонологии, так что ничем не могу вам помочь, — холодно ответил Гамов. — А инопланетяне что, уже вступили с нами в прямой контакт? Я, простите, не в курсе.

Олег Орестович осмотрелся. Он даже заглянул под стол, а заглянув, подошел к окну и прижал свое лицо к стеклу так, что нос расплющился на пол-лица, а губы, размазываясь, выкривились вправо. Олег Орестович яростно потер лоб и сказал:

— Мне вот почему-то упорно кажется, что если они и вступят с нами в контакт, ты непременно узнаешь об этом… без малейшего промедления. Один… один из первых. Можешь обозвать меня дураком, но что требовать от человека, которого за мгновение зашвырнуло за пару тысяч километров от изначального местонахождения? Который находит в аквариуме мерзких рептилий? У которого до сих пор не выходит из головы твое лицо, там, в две тысячи четвертом, когда ты бормотал об орбите Луны и о том, что через три-четыре года там появится огромный космический корабль?!

— Вы приехали ко мне, гражданин следователь, лишь затем, чтобы выпустить на свет божий всю эту ахинею? Мне нечего ответить. Мне правда нечего ответить, потому что вы, кажется, вообразили, что я знаю обо всех этих фактах больше, чем вы. Это не так.

— Будем считать, что я тебе верю, — выдохнул Грубин, почувствовавший спасительное легкое опьянение. — Хотя в других обстоятельствах я нашел бы… много причин не доверять… Но сейчас! Не поверишь, я не живу дома. Не могу. Давит. Аквариум этот разбитый… На полу лужи до сих пор. Жена дура… Никогда бы не поверил, что Олег Грубин станет таким чувствительным, прямо как институтка какая. Поселился вот у двоюродного брата, у него сломался телевизор, и сам он глухонемой. Счастливый человек! На работу не хожу, оформил отпуск по болезни. Вот что… Ты, конечно, вправе послать меня на х…, потому что я не при исполнении и без ордера. Но я прошу об одолжении. Пойми…

— Ну?

— Я хочу осмотреть твою дачу.

— Желаете купить?

— Не ерничай. «Купить»! Да, конечно, дорого бы я дал, чтобы разобраться в этой чертовщине, головоломке, подобрать к ней хоть сколько-нибудь вменяемые отгадки!

— А знаете что? Ищите. Я даже в некоторой степени рад, что вы появились. Не вам самому, конечно, гражданин следователь, вы уж извините, — а тому, что еще у кого-то не выходит из головы это дело с Крейцером и всеми сопутствующими… Поройтесь. Может, чего и найдете. А мне скрывать нечего.

Олег Орестович резко отставил пивную бутылку и, перекинув на Костю взгляд сощуренных глаз, спросил отрывисто:

— Может, желаешь прогуляться со мной?

Гамов колебался только мгновение, а потом отрицательно покачал головой:

— Ну уж вы скажете, гражданин следователь. Что ж, я должен искать улики на самого себя, что ли? Или вы скоропостижно исключили меня из списка подозреваемых, хотя продолжаете держать в голове события четвертого года, о которых вы мне недавно так красочно рассказывали?

Грубин свирепо дернул шеей и исчез. Гамов услышал, что он спускается в подвал. Подвал изобиловал живописными достопримечательностями, среди которых преобладали пустые бутылки из-под водки, вина и пива, а также несколько мятых и ржавых кастрюль, в которых в пору бурной студенческой юности Костя и его сотоварищи варили в молоке коноплю, получая дивный напиток под звучным названием «манага». Костя передернул плечами и, взглянув на часы, подумал, что спать еще рано, а делать все равно нечего. Неожиданно для себя нашел початую водку, которую какой-то высокий интеллектуал — судя по отпечаткам пальцев, Казаков, — поставил в раковину, в гору немытой посуды.

Материал для заполнения вечернего досуга был найден.

Стакан, хищный, увесисто-граненый, бочком вкатился в пальцы.

Вспомнилась мать. В последнее время Гамов вспоминал о ней редко, и если подобные мысли и касались его, то едва приметно и тонко, словно подушечкой пальца — к нежной коже виска. Гамов не вспоминал ее такой, какой она была последние годы, ему было проще и естественнее возвращать ее из дальнего детства, из тех времен, когда у него, Кости, еще были коротенькие синие штанишки, нелепая разлапистая походка, шаловливая мальчишеская рожица, а также гнутая жестяная ракета и неуемное желание стать космонавтом. Кто не знает, у советской детворы такое было не редкость… И еще — эта песня, от которой замирало сердце и волшебный, завораживающий холод лился по спине, старая добрая советская песня: «И снится нам не рокот космодрома, не эта ледяная синева, а снится нам трава, трава у дома… Зеленая, зеленая трава».