Читать книгу "Команда Смайли - Джон Ле Карре"

– Как мне до него добраться?

– Если он нужен, покричите, – старик, казалось, вовсе не повышал голоса.

Смайли повернулся к старой моторке и крикнул:

– Отто!

Крикнул тихо, потом громче, но на «Исадоре» ничто не шевельнулось. Смайли внимательно смотрел на занавески. Потом перевел взгляд на маслянистую воду, бившуюся о ржавый корпус. Он прислушался, и ему показалось, что он слышит музыку, похожую на музыку в клубе герра Кретцшмара, но она вполне могла доноситься и с другого суденышка. А Вальтер с шоколадным лицом наблюдал за ним с лодки.

– Крикните еще, – хрипло произнес он. – Кричите, кричите, если хотите до него добраться.

Но Смайли инстинктивно не желал, чтобы старик им командовал, чувствуя, как тот стремится подавить его, в глубине души презирая, и ему было неприятно.

– Он там или нет? – крикнул Смайли. – Я сказал: «Он там или нет?»

Старик не шелохнулся.

– Вы видели его на катере? – не отступался Смайли.

Он увидел, как шоколадная голова повернулась, и понял, что старик сплевывает в воду.

– Этот дикий кабан приходит и уходит, – услышал Смайли. – Мне-то что!

– Когда он в последний раз приходил?

На их голоса высунулась пара голов с других суденышек. Они тупо уставились на Смайли, маленького толстого незнакомца, стоявшего в конце разбитого причала. А на берегу собралась разноперая группа: девчонка в шортах, старуха, двое светловолосых, одинаково одетых парнишек. Что-то объединяло их, несмотря на разнородность, – внешность обитателей тюрьмы, следование одинаковым бандитским законам.

– Я ищу Отто Лейпцига, – обратился ко всем Смайли. – Пожалуйста, может кто-нибудь мне сказать, он тут?

На плавучем домике неподалеку бородатый мужчина опускал в воду ведро. Глаз Смайли выхватил именно его.

– Есть кто-нибудь на борту «Исадоры»? – обратился он к бородачу.

Вода в ведре забулькала. Бородатый мужчина все так же молча вытащил его.

– Посмотрели бы в его машине, – пронзительно крикнула с берега женщина, а может, девочка. – Ее увезли в лес.

Лес в сотне ярдов от берега состоял главным образом из молодых насаждений и берез.

– Кто? – воскликнул Смайли. – Кто ее туда отогнал?

В ответ не раздалось ни звука. Старик подгреб к причалу, подвел корму к ступенькам. Не раздумывая, Смайли прыгнул к нему в лодку. Старик несколькими ударами весел подвез его к борту «Исадоры». Меж его потрескавшихся старых губ торчала сигарета и, как и глаза, выглядела неестественно яркой на мрачном обветренном лице.

– Издалека приехали? – пробурчал старик.

– Я его друг, – отозвался Смайли.

Ржавая, обвитая водорослями лесенка на «Исадоре», как и палуба, оказалась скользкой от росы. Он огляделся, выискивая признаки жизни, и не увидел ничего. Стал высматривать следы – тщетно. Пара удочек, притараненных к ржавым поручням, свисала в воду, но они могли болтаться уже не одну неделю. Он прислушался, и ему снова почудились слабые звуки оркестровой музыки. С берега? Или откуда-то издалека? Не то и не другое. Звук шел из-под ног, и складывалось впечатление, будто пластинку на семьдесят восемь оборотов играли со скоростью тридцать три.

Он взглянул вниз и увидел, что старик в лодке откинулся назад и, надвинув на глаза козырек шапки, медленно дирижирует в такт музыке. Смайли дернул дверцу кабины – она оказалась запертой, но не выглядела крепкой – ничто на этом суденышке не выглядело крепким, – поэтому он прошелся по палубе и обнаружил отвертку, дабы использовать ее в качестве рычага. Он просунул ее в щель и начал дергать вверх-вниз, и вдруг, к его изумлению, вся дверь с грохотом вылетела вместе с притолокой, петлями и замком, сопровождаемая ливнем красной пыли от гнилого дерева. Большой мотылек медленно ударился о щеку Смайли, и кожа потом довольно долго почему-то горела, так что он даже засомневался, мотылек ли это, может быть, пчела? В кабине царила кромешная тьма, но музыка звучала чуть громче. Смайли стоял на верхней ступеньке лесенки, однако, несмотря на слепящий свет яркого дня за его спиной, темнота внизу не рассеивалась. Он повернул выключатель. Ничего не изменилось; тогда Смайли попросил у старика в лодке спички.

Козырек шапки не шевельнулся, старик продолжал дирижировать. Смайли едва не взорвался. Тогда он гаркнул, что было мочи, и коробок спичек упал у его ног. Спустившись в кабину, Смайли чиркнул спичкой и увидел транзистор, на последнем издыхании передававший музыку, – во всем помещении только он и уцелел, только он и функционировал среди окружающего разгрома.

Спичка потухла. Смайли раздвинул занавески, но не со стороны берега, и зажег новую спичку. Ни к чему старику заглядывать внутрь. В сером, падавшем сбоку свете Лейпциг удивительно походил на свое уменьшенное изображение на снимке, сделанном герром Кретцшмаром. Такой же голый – правда, рядом не было ни девочек, ни Кирова, – он лежал там, где его скрутили. Точеное лицо с картин Тулуз-Лотрека, все в синяках, со ртом, заткнутым несколькими мотками веревки, было столь же экспрессивно и выразительно в смерти, как, по воспоминаниям Смайли, и в жизни. Они, должно быть, пользовались музыкой, чтобы заглушить все звуки, пока его пытали, решил Смайли. Но вряд ли музыка помогла. Он все еще смотрел на приемник как на предмет, к которому можно вернуться взглядом, когда на труп – еще прежде, чем сгорит спичка, – уже невмоготу будет смотреть. Японский, заметил он. «Странно, – подумал он. – Заостри внимание на странности. Странно, чтобы понимающий в технике немец купил себе японский приемник. Интересно, а как поступают японцы? Продолжай думать, – строго приказал себе Смайли, – сосредоточься на этом любопытном экономическом феномене обмена товарами между двумя индустриальными державами».

Продолжая смотреть на приемник, Смайли поднял упавший складной стул и сел на него. И медленно снова обратил взгляд на лицо Лейпцига. У некоторых мертвецов, размышлял он, лицо кажется унылым, даже глупым, как у пациента под анестезией. Другие сохраняют какое-то одно выражение из всего многообразия при жизни – лицо любовника, отца, шофера, игрока в бридж, тиране. А у других, как у Владимира, не остается ничего. Но в лице Лейпцига, даже если убрать веревки, застыл гнев – гнев, помноженный на боль, которая превратила его гнев в ярость, а ярость разрослась и овладела всем человеком по мере того, как силы оставляли его.

«Ненависть», – сказала Конни.

Смайли начал методично, не спеша осматривать интерьер, стараясь по обломкам восстановить, как все происходило. Сначала была борьба: они не сразу одолели его – это он заключил по отодранным от стола ножкам, разломанным стульям, лампам и полкам и всему, что можно было отодрать, швырнуть или использовать для защиты. Затем обыск, который они провели после того, как связали его, и в промежутках между допросами. Их досада чувствовалась во всем. Они отодрали стенную обшивку и доски пола, вытащили ящики из шкафа, вспороли одежду и матрацы, разодрали все, что только можно, все, что имело хоть какие-то составные части, поскольку Отто Лейпциг отказывался говорить. Смайли также заметил кровь в самых неподходящих местах – в рукомойнике, на печке. Хотелось думать, что не все это следы крови Отто Лейпцига. А под конец, доведенные до крайности, они убили его по приказу Карлы, поскольку таковы его методы. «Сначала убивают, потом допрашивают», – говаривал Владимир.