Читать книгу "Обнаженные мужчины - Аманда Филипаччи"

Люди хлопают ей за границей. На Корсике. В Сардинии. В ресторанах. Эти богатые европейцы прослышали о забавной, ловкой, интригующей штучке из Нью-Йорка, – об этой причуде Нью-Йорка, маленькой его слабости – хлопать почти что ничему, хлопать почти что никому, – да, никому, которому просто… хлопают. Те немногие, которые не путешествовали и не видали это своими глазами, по крайней мере слышали, видели ее фотографии в журналах и газетах, видели Лору по телевизору. И они хлопают, чтобы внести свой вклад в это движение, чтобы распространить его по всему миру. Считается каждый маленький хлопок.

Помимо этих весьма основательных причин, по которым следует аплодировать Лоре, имеется и гораздо более важная, более существенная, подлинная причина, заключающаяся вот в чем: не аплодировать, или, что того хуже, не признавать ее, или, что еще хуже, спрашивать людей, почему они хлопают, всегда смертельно опасно. Поэтому образованные люди, богатые люди и люди из высшего общества тайно изучают ее фотографии и запоминают ее лицо в уединении у себя дома, чтобы не случилось несчастье. Во всяком случае, так сообщают средства массовой информации.

Лора рассказывает мне о своей фантазии: она бежит сквозь толпу людей, которые ей хлопают. Их аплодисменты подобны ветру в ее волосах. Толпа расступается перед ней, как расступалось море перед тем парнем в Библии, но лишь слегка: толпа все еще рядом с ней, она чуть-чуть дотрагивается до Лоры, когда та бежит сквозь нее. Она бежит как можно быстрее, пока не войдет в свою публику глубоко, далеко и запредельно.

– Запредельно в смысле «за пределами» – поясняет мне Лора, – в смысле «в другом измерении».

Однажды средства массовой информации огорчают ее. Она прибегает ко мне. Только что она беседовала со своей подругой в Нью-Йорке, которая сообщила, что Лоре посвящена первая полоса «Нэшнл энквайрер». Заголовок гласит: «Шоу Лоры будет продолжаться, даже в смерти». А в статье говорится: «Лора указала в своем завещании, что хочет, чтобы после ее смерти все ее состояние было потрачено на то, чтобы у ее могилы кто-нибудь стоял и аплодировал вечно – или до тех пор, пока не кончатся ее деньги. Можно аплодировать посменно».

– Я в ярости! – бушует Лора. – Какой же самовлюбленной они меня считают! Они издеваются надо мной.

Лора видит теперь странные сны. Утром она окликает меня со своей верхней койки:

– Джереми?

– Да.

– Мне снилось, что я начала любить свою публику так сильно, что захотела заняться с нею любовью. На улице, когда мне хлопали, я разделась и хотела заниматься любовью сразу со всеми. Потом меня арестовали.

– В самом деле? – говорю я. – Мне снился Румпельштильцхен. – Нам снится то, что у нас на уме.

На другое утро она окликает:

– Джереми?

– Да.

– Мне снился кошмар, будто люди больше не могут со мной разговаривать. Никто. Единственное, что они способны мне сказать – это «Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп». Даже ты.

– В самом деле? – говорю я. – Мне снился Страшила.

– Джереми?

– Да.

– Мне снился жуткий кошмар: руки у людей были похожи на рты, и они хлопали, открываясь и закрываясь. Они хотели меня проглотить, все эти руко-рты, как тысячи пираний. Вот так: хлоп, хлоп, хлоп, ам, ам, ам.

– В самом деле? – говорю я. – Мне снилась Рапунцель.

– Джереми?

– Да.

– Мне снился самый ужасный кошмар, будто люди стали хлопать меня. Они хлопали меня.

– Ты хочешь сказать – хлопали тебе?

– Нет. Они хлопали меня. Они хлопали по мне. Они били меня.

– О!

– Да. Били меня. И они убили меня. Они захлопали меня насмерть.

– Гм-м. Мне снилось, что я тону в озере из волос.

– Джереми?

– Да.

– Мне снилось, что я застрелила хлопающих. Не всех, но многих. И никто не арестовал меня, и в этом был смысл. Я имею в виду: ты можешь себе представить, чтобы меня арестовали за то, что я стреляю в хлопающих?

– Да. А почему ты не можешь себе представить?

– Потому что, Джереми, знаешь ли, в некотором смысле хлопающие принадлежат мне, и поэтому я могу с ними делать все, что пожелаю. Они отдают себя мне. Хлопая, они приносят себя в дар целиком. Ты сознаешь, что каждый, любой из них охотно пригласил бы меня на обед в любое время?

– Гм-м. – Она не понимает, что во всех моих снах есть одно общее: волосы.

Однажды я смотрю на себя в зеркало и цепенею от ужаса. Я уверен, что в моем лице произошли страшные изменения. Я больше, чем прежде, похожу на то существо на портрете. Я стал больше похож на Сару. Я кидаюсь к ящику в нашей каюте и достаю фотографию. Сравниваю свое лицо в зеркале с лицом существа. Разница стала меньше, чем раньше, я в этом уверен.

Нет, мне, должно быть, кажется. Наверно, я слегка спятил, вот и все. Это временное. Завтра я снова стану нормальным, и мое лицо – тоже.

На следующий день мое лицо не становится нормальным – оно, пожалуй, даже немного хуже: я выгляжу моложе, миловиднее и женственнее. Черт побери! За завтраком я пристально рассматриваю всех, чтобы понять, заметили ли они, как изменилось мое лицо. Кажется, никто не заметил.

В тот же день, позже. Лора отводит меня в сторонку и говорит:

– Джереми, я кое о чем думаю.

Ну, вот оно. Она вежливо, деликатно осведомится о переменах в моем лице.

Но вместо этого она продолжает:

– Я думаю, мне бы хотелось изменить свое завещание.

– Каким образом?

– Ну, я решила, что в конце концов это действительно неплохая идея: чтобы кто-нибудь стоял у моей могилы и хлопал вечно – или пока не закончатся мои деньги. Можно будет аплодировать посменно.

– Зачем?

– Мне бы следовало придумать это самой: от этого я бы лучше себя чувствовала. Когда я умру, мне, вероятно, будет все равно, но сейчас мне становится лучше при мысли, что там всегда будет кто-нибудь стоять и хлопать мне. Я хочу указать это в своем завещании. Мне не станет хорошо, пока я это не сделаю. Я должна сделать это сейчас.

– Думаю, ты можешь с этим подождать, пока мы не вернемся в Нью-Йорк.

– А вдруг что-нибудь случится со мной до этого?

– Это в высшей степени невероятно.

На следующее утро я вижу, что мое лицо изменилось еще больше. Я не в силах дольше это выносить. Я отвожу на камбузе Лору в сторону, показываю ей фотографию картины Генриетты и спрашиваю, не думает ли она, что портрет ужасно на меня похож.

– Это портрет Сары, – возражает она. – Как же он может быть на тебя похож?

– Во-первых, это не портрет Сары, потому что для него позировал я. Это мой портрет и Сарин. Но не кажется ли тебе, что сейчас он очень на меня похож? Взгляни на мое лицо. – Я приставляю фото к своей щеке.