Читать книгу "Повелитель снов - Масахико Симада"

После окончания Второй мировой войны в Америке, основательнице свободного мира, начались золотые времена, но гомосексуалистов по-прежнему осыпали проклятиями. В душах пуритан они оставались под запретом.

Но благодатная почва была уже подготовлена. Токио, столица поверженного государства. Когда один юноша-гомосексуалист посетил Токио во времена американской оккупации, ему удалось хотя бы ненадолго перестать чувствовать себя изгоем. Бродящие на пепелище спекулянты с черного рынка, проститутки и беспризорники не заботились о правилах приличия и репутации. Мораль пепелищ формировали деньги и сила. Гомосексуальная любовь развивалась в месте, не имевшем никакого отношения ни к Древней Греции, ни к Древнему Риму, ни к христианству.

Молодые американские гомосексуалисты, набив карманы долларами, самой сильной в то время валютой, бродили по пепелищам в поисках хороших парней. Отыскав юношу, похожего на молодого Тосиро Мифунэ,[201]они соблазняли его: «Дам тебе тысячу иен за одну ночь, если сделаешь то, что скажу». Американский юноша приводил красивого молодого японца в гостиницу, заставлял его раздеться, брал в рот его член и, когда японец распалялся, просил его: «Возьми меня силой!» Представляя, что этот крепыш – оставшийся в живых камикадзе, американец растворялся в экстазе.

Когда-то гей-бар, в который ходил Кубитакэ, был полон американских голубых, искателей свободного секса. В 60-е в результате сексуальной революции геи получили гражданские права. Пожар гомосексуальной революции перекинулся и на Европу, но на Японию ее влияние практически не распространилось. Так говорила мадам из гей-бара:

– В отношении геев Токио остался таким же, что и тридцать лет назад. Я потратила целых пять миллионов на перемену пола. Окупить расходы оказалось задачей не из легких.

Получается, что и для геев Япония – страна истории и традиций. Начиная с послевоенных времен, когда наивных японцев мучили бредовые идеи о том, что генерал Макартур насилует Японию, а точнее говоря, со времен последних годов правления сёгуната Токугава, когда приплыли черные корабли коммодора Перри, а погрязшие в пороке самураи постепенно превращались в женщин, японские мужчины проводили время в погоне за иллюзией потерянного мужества времен Манъёсю.[202]Но для цивилизованного мира мужество древних времен – вещь, по всей вероятности, абсолютно бесполезная. Мускулами не пользуются, а выставляют напоказ, тело из орудия для поединка превращается в средство братской дружбы. Миф о мужественности приобретает новый блеск в мире геев. Несомненно, Рафаэль намекал на то, что геи – выдающиеся мужчины. Тому, кто обладает мужским очарованием, выгоднее быть геем. Наверное, так?

Мысли Кубитакэ метались, не зная покоя, как будто он перебирал палочки со жребием-предсказанием. Во время депрессии – и это не то, и то не это – нити его мыслей перепутываются и никак не хотят расплетаться. С приходом маний начинается атака. Тогда уж не до забав с силлогизмами. Атакуй, и ничего кроме.

– Значит, ты советуешь японцам становиться геями?

– В двух словах, да.

Развивавшийся в бодром темпе рассказ о гомосексуальной культуре на этом месте приостановился. Кубитакэ ждал, что тема разговора переменится, но Рафаэль сказал:

– Геем не обязательно быть от рождения. И у тебя есть возможность им стать прямо сейчас. В Нью-Йорке много натуралов, ставших геями, чтобы сделать себе имя в мире искусства.

Кубитакэ показалось: Рафаэль угадал, что было написано на палочке с предсказанием, на которую он, Кубитакэ, набрел в своем мозгу.

– Ты что, хочешь, чтобы я стал геем?

– Какой смысл страдать в одиночестве?

Глаза Рафаэля превратились в прожекторы, осветив лицо Кубитакэ. Внезапно лицо у него зачесалось. Куби отчаянно оглядывался вокруг, пытаясь найти что-нибудь, на что можно было бы отвлечься.

– А что, видно, как я страдаю? – сказал он, паясничая. Заказать бы себе еще бурбона, да бармен как на грех куда-то запропастился.

– А разве тебе не приходит в голову, что ты уже не способен полюбить кого-нибудь? Разве ты не отчаялся, решив провести всю жизнь в одиночестве? У тебя такое лицо, будто ты собрался в пустыню. Мне это видно. Если твоя депрессия продлится и дальше, ни к чему хорошему это не приведет. У тебя и депрессия оттого, что ты пытаешься жить один. Я научу тебя, как избавиться от страданий.

Кубитакэ вспомнил, что ему сказал хиромант: «Появится человек, который избавит вас от сомнений». Нет никаких гарантий, что Рафаэль – именно тот человек, но Кубитакэ решил, что не стоит ломать голову, лучше полностью отдаться воле обстоятельств. Но его собеседник – гей. А он для геев все же чужак. Да, порой он подглядывает за ними из-за забора, но тело его всегда остается по эту сторону. Что-то его останавливало, но отнюдь не мораль. И неприятием мужского тела это не назовешь. Но почему-то, когда он начинал думать об этом, его тело каменело, ягодицы напрягались.

Рафаэль положил руку на плечо Кубитакэ. А тот не смог решить, что делать дальше. Напряженность его плеча, вне всяких сомнений, передалась Рафаэлю. Почему-то стало ужасно неловко. Если отказать ему, то какими словами? Он, наверное, уже настроился.

– Relax![203]

– Послушай. Раньше я был террористом по отношению к самому себе. Когда приходил черед мании, у меня в голове начинался ослепительный карнавал. К огромному оркестру из труб и барабанов примешивались разъяренные голоса и радостные возгласы, по изгибам моих нервов и сосудов вышагивали пляшущие и дерущиеся толпы, затаптывая всё, что попадалось им на пути. Времени на рефлексию не оставалось. Спал я не больше пяти часов. Мания величия разрасталась и начинала оргию. Если сидеть и не рыпаться, мозг лопается от распирающих его безумных идей. Мания – это терроризм. Это путч безумных идей против деспотизма мозга. Когда тебя охватывает мания, становишься безумно занятым. Я каждый день пил «юнкер».[204]Выбравшись из больницы, я засуетился вокруг этого танкера. Я был на целый обхват крупнее, чем сейчас, и ходил, будто летал, сметая все на своем пути.

Не обращая внимания на ошеломленного Рафаэля, Кубитакэ выплескивал непрекращающиеся потоки слов. Почему-то он вспомнил кулинарное шоу, связанное с приготовлением лягушки, которое видел в Бангкоке. На коже живой лягушки ножом делались надрезы, их края закреплялись, лягушку оглушали электрошоком, и она выпрыгивала из своей кожи, как будто одежду сбрасывала. В тот момент Кубитакэ до глубины души тронула лягушка со снятой кожей: не своим омерзительным видом, а тем, что терпеливо сносила абсурдность жизни. Он словно бы увидел в этом воплощение духа самопожертвования своим телом (кожей).