Читать книгу "17 м/с - Аглая Дюрсо"

Я уж не говорю о памяти о нас, Доктор. Мы и на пикнике-то стояли за кадром.

Но мы, как я уже сообщала, ни на что не надеемся. Потому что путешествие — это репетиция смерти.

А ведь это была весна, Доктор.

И Южная Африка должна была процветать тамариском и мимозой с яйцо. Несмотря на суровую реальность расовой сегрегации и социальную нестабильность.

И это случилось.

Мы поняли это по гению Шилову.

Потому что в один прекрасный день он вышел на дюну опустевшего океанского лагеря в немыслимо раскрашенных драпировках. Гений Шилов развевался в лучах солнца, как флаг, водруженный таки на высоте, которую никто не собирался штурмовать. Еще у него были солнцезащитные очки в оправе из переливающихся стекляшек. И эти очки не смотрелись нелепо. Потому что солнце и впрямь было нестерпимым.

Это, кстати, гений Шилов первым увидел, что расцвела мимоза.

Пока она расцвела только в самом тихом месте — между дюнами. Но — ей-богу, Доктор! — каждая мимозина была размером с перепелиное яйцо!

Танька надела купальник и легла башкой на свой исписанный аккуратным почерком отличницы рабочий блокнот. И в этих легкомысленных кружевах, в этой резьбе тени от мимозы она смотрелась. И я почему-то подумала, какая это глупость — шуршать пакетиками с барахлом. Я подумала, что Таньке можно было бы с успехом тратить ночи на что-то более конструктивное в более романтической компании, чем вздорная подруга, которая разговаривает с кранами.

Потому что это была весна.

Я сорвала одну ветку, чтобы заполнить пустоту, которая образовалась в сумке на месте каштанов.

А потом мы с Мишаней спустились к океану.

К слову сказать, у нас не было Мишаниного орудия труда. И это было здорово. Потому что, когда смотришь через видоискатель, мир теряет обаяние реальности. А есть моменты, которые просто непозволительно просрать. И — извините, Доктор, — есть моменты, которые просто жаль тиражировать. Потому что даже в нашей жизни еще остались моменты, которыми не хочется делиться.

И уж если дело пошло о нетиражируемых моментах, то я не буду вдаваться в подробности нашего разговора, Доктор.

Скажу только, что почему-то он был о счастье.

Мы говорили о счастье, зарываясь по щиколотку в обжигающий песок, спотыкаясь на склоне, пока не вышли на лучезарный океанский берег. Пустой. Совершенно пустой и совершенно лучезарный, куда ни посмотри.

И Мишаня сказал:

— Мне кажется, счастье — это когда все отстанут друг от друга.

И мы пошли по берегу океана, который не оставлял никаких надежд.

Я пошла в сторону Мозамбика, а Мишаня — в сторону Кейптауна. Потому что он всегда хотел посмотреть на пингвинов, но все работа мешала.

Часть восьмая

Улыбайтесь вас снимает скрытая камера

НЕМНОЖЕЧКО О СЕКСЕ И СМЕРТИ

Я живу в старом зеленом районе, где в окно можно выбрасывать манную кашу, не боясь попасть кому-нибудь на башку. Это днем. А по ночам у нас тихо. У меня лично дома только храпит кот. И еще у меня храпит сосед с восьмого этажа. То есть он храпит у себя, но его отлично слышно после того, как он вырвал с корнем нашу общую газовую трубу. А до этого было слышно только, как он занимается сексом. Это было слышно из детской. Потому что у меня детская в самой дальней комнате. В таких комнатах нормальные люди делают спальни. Мой ребенок плакал но ночам, жаловался, что соседи снизу кого-то убивают. Я даже один раз спустилась, чтобы предотвратить преступление и успокоить ребенка. Я спустилась в пижаме (потому что когда решаются вопросы жизни и смерти — не до кэжуал). Сосед с восьмого открыл мне тоже в дезабилье. Он одной рукой придерживал полы махрового халата, а другую почему-то держал за спиной. Я зорко заглядывала ему за спину. Хотела высмотреть у него там орудие убийства. Но все-таки я приличный человек и не могу вот так, с кондачка, в три часа ночи предъявлять обвинения, поэтому я деликатно спросила: «Может, нужна какая-нибудь моя помощь?» Сосед страшно засмущался. И от помощи отказался.

Я не знаю, при каких обстоятельствах он выломал газовую трубу. Но после этого его сексуальные фантазии иссякли. И теперь он только храпит.

Но я его не тревожу по таким пустякам. Потому что я тоже не без греха, и у меня даже остались улики в виде биологического потомства. Кроме того, при желании сосед может бросить в меня еще один камень: у меня храпит кот. А может, и я тоже храплю. Я ведь не слышу. Когда я сплю, мне по барабану, какое я произвожу впечатление. Потому что как личность я в это время не существую.

Если честно, мне вообще по барабану, какое впечатление я произведу, когда не буду существовать, как личность. Хотя и подозреваю, что впечатление будет так себе. Вчера, например, я слышала, как в соседней комнате мою дочь упрекала ее одноклассница: «Как? Ты не знаешь, сколько будет трижды четыре?! Да это даже твоя мама знает. Наверное». Да. Я произвожу невыгодное впечатление даже на младших школьников и очень много всякой мишуры. Но моя мишура недолговечна. Я стараюсь рисовать на обоях и творить из хлама с помойки, который потом с легкостью превращается в хлам на помойке. Мне наплевать.

Это у нас семейное. У нас в семье к этому относятся варварски. Только кузина к этому относится, как Фома Аквинат. То есть тоже наплевательски.

Она говорит: «И слава богу!» Что, говорит, радует? Когда это прекратится, не надо будет готовить. А то так затрахало таскаться каждый день в магазин.

Моя кузина почему-то большие надежды возлагает на двенадцатый год.

Я ей сказала, что мы тоже об этом думаем. Вот, например, последний раз я об этом думала, когда подавилась яблоком. А Молекула хлопал меня по спине (без куража надо сказать) и говорил, что такая же фигня произошла с Гиляровским. А предпоследний раз я об этом думала, когда у меня в задрипанной стране остановилось сердце. Потому что я хлебнула рома из горла. А мой товарищ сочувственно взял меня за руку (без всякого пульса, полагаю) и сказал, что такая же фигня произошла с «господином из Сан-Франциско» Бунина. Тогда мое сердце снова пошло. А то бы я так и умерла с чувством стыда, что не прочитала произведения великого писателя.

Я сказала кузине, что мы не претендуем на величие ни в двенадцатом, ни позже. Молекулу, например, можно похоронить в спичечном коробке. А я, например, вообще все свое возьму с собой. Я, например, возьму с собой пачку. Надену ее на себя.

— Нет, — поразмыслив, сказала кузина. — Коробок — это еще куда ни шло. А пачка — это проблематично. Потому что ради пачки придется упаковку делать сложной формы. В виде юлы.

Кроме того, говорит, ты подумай о людях. Ведь это делается для людей! Шоу же, говорит, должно продолжаться!

Ценю! И верю! Потому что в этом моя кузина знает толк. Она тут недавно подвизалась на устройстве праздников. И ей выпали поминки. Она организовала их по высшему разряду. Народ неистовствовал, а иногда прямо бисировал. Она даже конкурс чтецов стихов там спровоцировала. Но один недоброжелатель все-таки нашелся. Он подошел после праздника к моей кузине и осуждающе прошептал ей в ушко: «Жаль, что не было Поля Мориа. Мы всегда танцевали под Поля Мориа».