Читать книгу "Шалинский рейд - Герман Садулаев"

Такими делами я занимался три года. В самой Чечне я бывал не чаще, чем раз в год, – три раза за все это время. И оставался не дольше, чем на пару недель. У меня были встречи с руководством подполья. Отчитывался, получал новые инструкции и снова отбывал в большую Россию.

Санкт-Петербург. Это был третий Петербург в моей жизни. Первый назывался Ленинградом. Город-сказка, город-мечта, как пелось в модной песенке. Какой-то античный или барочный, и неземной. Скоро он открыл мне свою оборотную сторону – заблеванные рюмочные, дворы-колодцы, беспросветные тупики. Второй Петербург был городом, который я покинул в 1996-м. Серый, голодный и злой. Город бомжей, бандитов и проституток. Город контрастов – подыхающие пенсионеры и новые русские на черных больших машинах. Тот город, в который я вернулся в 2002 году, был снова другим, третьим. Бритых наголо угрюмых мужчин сменили менеджеры в опрятных костюмчиках. Внушавшие восхищение и священный ужас 600-е «мерседесы» приуныли, поблекли, помялись. Теперь на улицах катались и пижонские «хаммеры», и праздные кабриолеты – никому, кроме длинноногих девчонок, не было до них дела. Все устоялось тут, устаканилось – пока мы там играли в «Ичкерию» и бегали по лесам. Люди перестали голодать – разве что немногие продолжали умирать от голода. Люди одевались в фирменных магазинах на распродажах, покупали в кредит автомобили, квартиры в ипотеку. Страна качала нефть, каждый получал свой маленький гешефт, как это стало принято говорить. Это было так неромантично! Куда романтичнее – партизанские отряды, долгие переходы и короткие жестокие бои, верные товарищи и заклятые враги.

Я чувствовал, что ненавижу романтику.

Новый Питер был благополучным и мирным. Глянцевым, зазывающим, пахнущим хорошим парфюмом, прирастающим торговыми центрами и ресторанами. Таким мирным, слишком мирным! Трудно было поверить, что в трех часах лета продолжается то ли война, то ли спецоперация – стреляют. Что мои товарищи продолжают спать на голой земле в лесах или прятаться по подвалам, ставить мины на дорогах и нападать на блокпосты.

Все словно бы очень далеко, на другой планете или по ту сторону сна. И сон этот распадался на клочья, похожий на туман при восходе солнца.

Я видел, как год от года силы Сопротивления таяли. А пророссийские чеченские власти, напротив, крепли, укоренялись. Мои связи с подпольем становились все более законспирированными и все более зыбкими, ирреальными, как нить паутины, которую несет ветер.

Через несколько месяцев после моего отъезда в Россию, к 2001 году, значительных по численности и боеспособных ичерийских отрядов не осталось. Остатки армии Масхадова либо погибали в боях, либо переходили на сторону федералов. Ахмат Кадыров открыто провозгласил условия амнистии: прощение даруется тем, кто повернет свое оружие против боевиков. Некоторые группы даже не расформировывали и не перевооружали. В полном составе зачисляли в МВД и ставили на довольствие, официально назначая вчерашних полевых командиров начальниками новообразованных подразделений.

Войну продолжали бойцы за веру.

Я всегда недолюбливал ваххабитов, курсантов Хаттаба и прочих сторонников идеи вечного джихада. Но не мог не признать: их боевая подготовка была всегда выше, чем у борцов за независимость, боевиков из более или менее регулярных воинских частей и силовых структур Масхадова.

И еще мотивация. Когда война за национальную независимость была проиграна, а она была проиграна уже в 2000 году, когда Чечня стала жить своей жизнью, хорошей или плохой, но без властей Ичкерии, без Масхадова, и нисколько не желая их возвращения, смысл партизанской войны для ичкерийцев был утерян.

У моджахедов же был свой, другой смысл. Они сражались не за Ичкерию, они завоевывали рай.

В октябре 2002 года случился «Норд-Ост». В эти дни я был в Москве, решал вопросы нашего «бизнеса». Но я ничего не знал! Что бы я сделал, если бы знал о готовящейся операции? Не знаю. Может, что-нибудь сделал бы уже тогда.

Но я не знал.

Как не знали и все те, с кем я контактировал.

Акция готовилась в строжайшей секретности.

Ходили только слухи, что предстоит масштабная боевая операция, которая переломит ход войны. Очередные слухи об очередной «операции», которая «переломит ход войны». Масхадов сделал какие-то заявления по этому поводу. Выходит, он имел в виду «Норд-Ост»?

Крупная группа боевиков с оружием какими-то неведомыми путями проникла в Москву, в самое сердце России, в столицу. Они захватили театр, когда в нем шел мюзикл «Норд-Ост», и объявили всех зрителей и актеров заложниками. Они выдвинули военные и политические требования.

Это не сработало. Никаких переговоров не было. Не могло сработать. Время Буденновска прошло. Российский спецназ пошел на штурм.

Несколько кресел занимали девушки-смертницы, обвязанные «поясами шахида». На них было столько взрывчатки, что, приведи хоть одна в действие взрыватель, от театра остались бы одни руины, под которыми были бы похоронены все.

Но они не взорвали себя.

Спецназ пустил в вентиляцию отравляющий газ. Этим объясняют: они не успели, уснули. Но нет такого газа, который распространяется за мгновение и сразу выключает сознание. Если бы они хотели, они успели бы. Хватило бы и одной секунды. Но они не сделали это. Значит, и не собирались. Может, у них и не было никаких взрывателей.

Верили, что будут переговоры?

Или отправились просто умирать.

Спецназ ворвался в зал. Убили всех. Ни одного террориста не захватили живым, хотя это было не так сложно – вялые от отравляющих веществ боевики не могли по-настоящему сопротивляться. Можно было захватить несколько террористов или хотя бы одного ранеными, чтобы провести допросы, узнать правду.

Но они убили всех. Они получили задание: стрелять на полное поражение, только так, живых не брать.

Видимо, кому-то не нужна была правда.

Причиной смерти большинства погибших заложников был отравляющий газ. Спецслужбы не выдали секрета, не сообщили врачам, какого типа яды были использованы, и врачи не знали, от чего лечить, какие антидоты применять.

А смертницы потом будут взрывать себя по-настоящему. Впереди еще Тушино, теракт на рок-фестивале.

После «Норд-Оста» я хотел отойти от дел. Я думал, что в этом есть и моя вина. Кто знает, может, и деньги, собранные мной, использовались в организации преступления. Может, и я вложил свою долю в уставный капитал террора.

Я вернулся в Петербург, но не пошел в офис своей фирмы. Две недели я беспробудно пил. Потом неделю молился, пять раз в день совершал намаз, строго следовал всем предписаниям. Потом нашел человека, который продавал наркотики, и еще месяц плотно сидел на кокаине. Шатался по барам и клубам, приставал к русским девушкам. Ввязывался в драки.

Меня вытащили из мрачного загула те самые ребята-чеченцы, которые работали со мной в фирме. Они почти не говорили со мной о причине моего падения. Скорее всего, понимали, что я чувствую. Посадили под домашний арест, сутками, сменяясь, дежурили в моей квартире. Заставляли молиться, готовили еду, рассказывали анекдоты. Не давали мне ни пить, ни нюхать, отвадили от меня наркокурьера. Даже от сигарет отучили. А теперь я снова курю. Да, доктор, знаю, что это вредно, тем более при моем здоровье. Я брошу, когда начну новую жизнь. Я уже решил: как только устроюсь на новом месте – брошу курить.