Читать книгу "Ночь огня - Решад Нури Гюнтекин"

В действительности же, беспокоило меня другое. Как бы то ни было, эта неделя пройдет и забудется. Вот только как мне вести себя после вечернего происшествия? Мне казалось, что я отреагировал совершенно бестактно, встретив ее признание молчанием. Но, честное слово, что я мог ответить?

Во-первых, мне уже давно было нечего ей сказать. Ее признание походило на запоздалое эхо моих стенаний десятилетней давности. Оно потрясло меня, но я не смог разыграть перед Афифе сцену из «Лейлы и Меджнуна». Одна мысль об этом принижала меня в собственных глазах, выставляла на посмешище. А все остальное, что я мог сказать, расстроило бы ее или задело ее самолюбие.

Я предполагал, что, как только миновал приступ, Афифе поняла смысл моего молчания и обиделась еще сильнее. Хуже того, не было ни малейшего шанса исправить положение. Все, что я мог, — это относиться к ней по-дружески деликатно, пока она здесь.

Прежде всего, нельзя было допустить, чтобы кризис, подобный вчерашнему, повторился. Ситуация вынуждала быть в высшей степени осторожным. В особенности не следовало оставаться с ней наедине по вечерам. В то же время в присутствии остальных можно было безбоязненно разговаривать с ней и даже предаваться воспоминаниям, соблюдая необходимые меры предосторожности. К прошлому мне следовало относиться с грустью и почтением, так как это успокоит Афифе, заставит ее поверить, что любовь юности для меня что-то значит. И в какой-то степени утешит ее.

Стало быть, теперь настала ее очередь страдать. В свое время она заботилась о моей больной ноге, а теперь я, не скупясь, буду оберегать ее разбитое сердце и постараюсь убедить бедняжку вернуться домой, не причиняя ей лишних мучений.

В то утро я ожидал увидеть удрученное, задумчивое лицо Афифе, но, когда она встретила меня таким ясным взглядом и даже начала разговор с шутки, опасения понемногу рассеялись. Ко мне вернулась прежняя уверенность.

Собственно, рядом с матерью опасаться было нечего. Поэтому я отвечал в том же тоне, беседовал без малейшей робости, делая вид, будто вчерашняя сцена оказалась лишь сновидением, которое посетило нас обоих.

При свете дня становилось ясно, насколько изменилось лицо Афифе. Ее кожа одрябла, в уголках глаз и губ, в линиях осунувшегося лица проступили тонкие морщинки. Под глазами обозначились фиолетовые круги, поэтому казалось, будто глаза глубоко запали. В какой-то момент женщина заметила, что мама, забавляясь, засунула палец в прореху ее энтари. Она немедленно бросилась в дом за иголкой и ниткой, а вернувшись, развернула мамино кресло к солнцу и занялась починкой платья.

Ее поза напомнила мне прежние дни, когда она склонялась над вышиванием, а я мог не таясь разглядывать ее.

Любуясь, как блики солнечного света играют на ее губах и щеках, я чувствовал, что во мне просыпаются прежние безумные желания, и не мог оторвать от ее лица глаз. Афифе откусила кончик нитки, а потом внезапно подняла голову. Поймав меня на месте преступления, она улыбнулась.

Она знала, что означает этот взгляд. Но, как ни странно, не избегала его, а, наоборот, продолжала на удивление смело смотреть мне в глаза.

Откровенно говоря, любовь могла годами загонять нас в тупик, но, в конце концов, мы были просто мужчина и женщина. Причем сильные и здоровые.

В этот ясный летний полдень мы переживали минуты покоя и отдыха, последовавшие за яростной ночной бурей. Мы знали, как сильно наше вожделение, но продолжали без тени смущения смотреть друг на друга, как будто делали что-то совершенно естественное.

Думаю, если бы мы находились в уединенном месте и я, не говоря ни слова, взял бы ее за запястье, она не оказала бы ни малейшего сопротивления и отдалась бы мне с таким же спокойствием во взгляде.

По дороге в столовую я размышлял: «Если бы мы всегда были так чисты, как в эти минуты, если бы мы знали, чего хотим друг от друга; если бы мы осознавали, что естественны и знаем, чего желаем. Ведь мы сами, по доброй воле заставляем себя страдать душой и телом. Именно от этого происходят все кризисы. Если бы мы с Афифе десять лет назад упали в объятия друг друга хоть ненадолго, хоть на одну ночь, минуты близости уничтожили бы все хвори и болезненные фантазии, подобно огню, в котором сгорает постель прокаженного. Они защитили бы нас от напрасных страданий».

Под влиянием этой циничной мысли, которая тогда казалась мне квинтэссенцией мудрости, во мне пробудилось сильное желание совратить Афифе. Опыт, приобретенный за всю жизнь, лишил меня способности смотреть на женщину как на некое мистическое существо, поэтому я не видел на своем пути никаких преград. К тому же для Афифе, которая пронесла свою любовь через годы и совершенно утратила способность сопротивляться, наша интрижка стала бы детской игрой.

Но трех-пяти минут, проведенных в полумраке столовой, оказалось достаточно, чтобы лицо Афифе лишилось своего обманчивого свечения и вновь стало невзрачным лицом чужой пугливой женщины. А в моей душе мораль бунтовала с новой силой.

Она предлагала моему мысленному взору образы Селим-бея, старшей сестры. Показывала стену дома в Миласе, увешанную фотографиями, и я устыдился своих скверных мыслей по поводу несчастной, обедневшей барышни из семейства Склаваки.

* * *

Дни проходили один за другим. Иногда я делал вылазки в Стамбул. Однажды я даже опоздал на последний паром и, чтобы ночь не пропала даром, завалился в гости к другу. Поздно ночью я привел в свое любовное гнездышко знакомую певичку из бара, но ранним утром почему-то бросил ее одну в постели и помчался в Ускюдар.

На первый взгляд наши с Афифе отношения теперь не давали ни малейшего повода для беспокойства.

Рядом с матерью и даже когда мы на пару минут оставались одни, она была прежней Афифе, спокойной и рассудительной. Ситуация имела особую важность лишь по одной причине: она сказала мне то, что сказала. Казалось, этим она полностью избавила себя от страданий.

В общем, я пребывал в твердой уверенности, что нам удастся пережить эту неделю без потерь, при условии, что мы будем действовать осторожно. Вдобавок, к моей радости, она не обиделась на меня за реакцию на ее слова, хотя это был тяжелый удар по ее самолюбию. В противном случае она не смогла бы сдержаться. И в первую очередь, по причине расстроенных нервов, выдала бы себя взглядом или жестом, несмотря на все старания.

На горизонте не наблюдалось никакой опасности, поэтому я мог без труда проявлять радушие по отношению к гостье. Причем не без удовольствия. Дела шли просто отлично. Днем мы вместе с матерью совершали небольшие путешествия по саду. Я говорю «путешествия», так как отсутствие надлежащего ухода превратило сад в дремучий лес с совершенно непохожими друг на друга укромными уголками. Например, находясь то в густой роще позади дома на полянках, увитых плющом и колючкой, то у бассейна, то в беседке, из которой открывался вид на Чамлыджа, или же на террасе, обращенной к Босфору, мы ощущали себя людьми, посетившими разные страны и климатические пояса.

Афифе и мама превратились в сиамских близнецов. Они и шагу не могли ступить друг без друга. Даже когда мать дремала, ей хотелось держать руку Афифе в своей. Она могла подолгу теребить длинные волосы, уши и подбородок молодой женщины, а когда теряла с ней контакт, сразу же начинала беспокоиться.