Читать книгу "Дальше живите сами - Джонатан Троппер"

В последнее время, когда вокруг много симпатичных девушек, я отчего-то злюсь. Сам не знаю почему.

Девушки у барной стойки слегка покачиваются в такт музыке, рты приоткрыты — девчонки всегда танцуют приоткрыв рот, с чуть оттопыренными губками, словно обладают неким тайным знанием, которого парням постичь не дано. Все, говорю я себе, хватит пялиться. Ничего хорошего из этого не выйдет. Потому что в один прекрасный день ты случайно увидишь в зеркале за барной стойкой свое собственное отражение и поймешь, что ты уже на грани — нет, еще не стар, но… Короче, старость не за горами, а сидеть старпером в баре и лапать девочек взглядом — просто унизительно.

— Это, случаем, не Хорри? — говорю я, глядя в дальний угол. Там, за столом, действительно Хорри: болтает с подвыпившей молодой особой. Наши взгляды скрещиваются, он неопределенно машет рукой. Через несколько минут я гляжу туда снова. Ни Хорри, ни девушки. Я его понимаю. Мне тоже было бы неловко ухаживать за девицей в присутствии трех братьев замужней женщины, с которой я недавно переспал. Н-да, чтобы отслеживать личную жизнь нашего семейства, нужен автонавигатор. Интересно, любовь вообще такая хитрая штука или именно мы обладаем уникальным талантом перемазать все в дерьме?

Пол хлопает ладонью об стол. Под ладонью — доллар.

— Я хочу спеть, — говорит он. — Филипп, будь добр, сходи к автомату и выбери для меня песню.

— За доллар можно две.

— Шикуй, выбирай!

— Может, что-то конкретное? Под настроение?

— На твой вкус. Удиви меня.

Филипп спрыгивает с высокого табурета и идет через толпу.

— Смотри-смотри, — говорит Пол.

— Куда?

— Спорим, он не способен пройти туда-сюда, чтобы не полапать баб. Считай! Будет как минимум три!

У музыкального автомата стоит девушка в черном топике с завязками на шее и в джинсах, висящих на бедрах так низко, что вообще непонятно, как они держатся. Филипп наклоняется, шепчет что-то ей на ухо. Она смотрит на него и смеется. Потом она чуть пошатывается — возможно, из-за высоких каблуков или потому, что с восьми до десяти часов женщин тут поят бесплатно. Короче, не знаю я, от чего шатаются женщины, я про них мало знаю, но вижу, что девица, чтобы не упасть, хватает Филиппа за руку. Совершенно запросто. Со мной такого никогда не бывает. Ее пальцы продолжают сжимать его локоть, и они болтают, точно старые знакомые. Пришел — пошутил — победил. Но как?

По пути назад Филиппа останавливают две девушки, с которыми он, похоже, знаком. Он наклоняется — принять по поцелую в каждую щеку, его ладони ложатся на их оголенные тела, чуть пониже спины и чуть выше края джинсов. Братец игриво болтает. Уже метрах в трех от нас он сталкивается еще с одной девушкой и, положив руку ей на копчик, любезно направляет в обход себя, в нужном ей направлении. Они одаривают друг друга улыбками.

— Четыре, — говорит Пол.

— Что четыре? — спрашивает Филипп.

— Да так.

Филипп недовольно пожимает плечами, но выяснять, о чем мы говорили, не намерен. Весь мир для него — сексуальный шведский стол. Чего напрягаться по мелочам? Он отхлебывает пива.

— Знаешь, Пол, — говорит он. — Думаю, это здорово, что вы с Элис хотите ребенка.

Пол смотрит на него, потом переводит взгляд на постепенно тончающую шапку пены в своей кружке.

— Она меня скоро доведет. Мы все сбережения ухнули на это дело — так ей неймется забеременеть.

— Значит, ей неймется, а тебе — ймется? Странно.

— А мне странно, что ты спишь с женщиной, которой рукой подать до менопаузы. Но я же в твои личные дела не лезу.

Филипп обиженно ставит кружку на стол:

— Ты — сволочь, Пол. Со мной ведешь себя как сволочь и с Джадом тоже. Паршивый ты брат. Надеюсь, отцом ты будешь не таким паршивым.

— Я — паршивый брат? — Пол повышает голос. — Думаешь, только папа выкладывал денежки, чтобы тебя не упекли в тюрьму, когда ты вздумал выращивать марихуану? Я три года сидел на бобах, только и знал, что платил по счетам твоему адвокату. Ты и Джада сюда приплел? Про это вообще лучше не начинать.

— Вот и не надо, — говорю я. — Про твое великое самопожертвование я и так знаю. Ты никогда не дашь мне об этом забыть.

— Что ты сказал? — Пол резко встает, и табурет с грохотом падает на пол.

Я тоже встаю:

— Ты сам во всем виноват, Пол. Сам потащил меня к дому Раско. Я говорил тебе, что не хочу, но ты настоял, ты хотел всем показать свою крутизну. Я тебя об этом не просил и не желаю расплачиваться за это всю жизнь. Ты слишком дорого берешь.

— Думаю, всем нам нужен тайм-аут, — говорит Филипп, но уже слишком поздно.

Пол шваркает кружкой об стол. Он кипит от ярости: лицо красное, кулаки сжаты. Пространство вокруг нас мгновенно пустеет, люди ожидают драки.

— Я потерял стипендию. Я потерял все. А ты уехал в колледж и даже не оглянулся. — Он вонзает зубы в каждое слово, и они выходят наружу пережеванными. — И теперь ты говоришь, что за все расплатился? Скотина неблагодарная!

— Ты тоже мог поступить в колледж. Но ты предпочел сидеть дома и пить горькую, целых два года. По-твоему, я должен был сидеть с тобой? Из благодарности? И пустить свое будущее псу под хвост?

— Вот и хорошо, — говорит Филипп. — Наконец-то поговорим начистоту, это полезно.

За спиной Пола внезапно вырастает вышибала и мрачно смотрит на нас своим единственным целым глазом. Он бывший боксер. На стене за стойкой развешаны фотографии его поединков. Может, сил у него за прошедшие годы и поубавилось, но выглядит он все равно внушительно, а на лице — печать усталой мудрости, присущей людям, которые знают о насилии не понаслышке. Его рука, похожая на мясистый крюк, опускается на плечо Пола.

— Пол, — говорит он хрипло и неожиданно мягко. — Сядь. Или иди отсюда подобру-поздорову.

Пол кивает, все еще глядя на меня, потом похлопывает вышибалу по животу.

— Все хорошо, Род. Я как раз собирался идти.

Боксер-профи многозначительно смотрит на Филиппа, потом на меня, точно пытается представить непоправимые увечья, которые он нам нанесет, если дойдет до дела. И отходит обратно к двери. Пол бросает на стол деньги за пиво.

— Пол, — говорю я, охваченный раскаянием. — Ты не думай, я всегда за тебя очень переживал.

— Да ну? — Он говорит тихо, почти без гнева. — Ты хоть знаешь, сколько мне сделали операций?

— Не понял…

— Не сразу, не когда это случилось, а потом. Когда ты уехал в колледж. Так сколько?

Я задумываюсь.

— Три, наверно. Или четыре, если считать ту, что была вскоре после моей свадьбы. По пересадке кожи.

Пол медленно качает головой:

— Восемь.