Читать книгу "Игры для мужчин среднего возраста - Иосиф Гольман"

Слава богу — получилось!

Вон оно, солнышко, в окно номера бьет — аж обои зайчиками отсвечивают.

А еще кто-то бьет в дверь. Да как смачно!

— Ефим, ты тут??? — громогласно орал из коридора до боли знакомый голос.

Ефим заулыбался. Вот это точно были не китайцы.

Потому что менее всего Игорь Птицын походил на китайца. Здоровенное пузо — поболее, чем у Береславского. Здоровенная башка, покрытая по периметру развевающейся рыжей растительностью.

Над здоровенным носом — маленькие сверкающие очочки.

— Здорово, Игорек! — заорал Береславский.

— Здорово, Ефимище! — заорал из-за двери еще невидимый, но уже очень даже слышимый доктор социологических наук Игорь Викторович Птицын.

Ефим стремительно оделся и открыл дверь другану.

Птицын ворвался как вихрь, успев и по плечу друга похлопать, и воды из горла графинчика испить — утром этого большого парня частенько мучил сушняк. И даже предложить культурную программу на день.

— Друг мой, — громогласно вещал он, плюхнувшись в огромное кожаное кресло. — Ты находишься в городе великой культуры, основанной не худшими людьми первой половины девятнадцатого столетия. А назывались они декабристы. Прилагательное — сосланные.

Вот это Птицын любил. И стихи, и живопись, и архитектуру — даже не любил, а обожал. И знал великолепно, разумеется.

Но вторая половина его увлечения прекрасным состояла в том, чтобы донести свои энциклопедические знания — ну нельзя такое использовать только в одном мозгу! — до всех без исключения окружающих. Особенно до таких сирых и убогих, как Береславский, который с настоящим удовольствием читал и перечитывал только себя. А если б умел рисовать, то только свои картины и разглядывал бы.

— Ты — моральный урод, — объяснял как-то Птицын Береславскому в словенском городе Порторож, где проходил очередной рекламный фестиваль.

Дело в том, что в Венецию через три часа уходил катамаран, а Ефиму после вчерашней пьянки совсем не хотелось двигаться. Не то что в Венецию на катамаране, но даже по номеру, до туалета. Все-таки печень к сорока уже не та.

— Езжай сам, — вяло отбивался Береславский. — Потом расскажешь.

— Я там уже трижды был! — разорался Птицын. — И еще поеду. И ты поедешь, гад ленивый! Потому что, если ты не увидишь Венецию, совесть будет мучить меня!

— Понятное дело, — усмехнулся Ефим, нечасто мучимый этой полуабстрактной духовной субстанцией.

И что странно — ведь поехал! Потому что лучше с похмелья плыть в катамаране, чем выслушивать дикие вопли апологета вечных ценностей.

А уже потом, в Венеции, слегка познанной не по стандартным туристическим путеводителям, а по рассказам все того же действительно глубоко знающего предмет Птицына, был счастлив, что все это увидел и услышал.

— Что будем смотреть? — уныло спросил Береславский, с одной стороны, понимая, что массированного культпросвета все равно не избежать, а с другой — заранее зная, что потом, когда лень отступит, все будет суперзамечательно.

— Картинная галерея — раз, спектакль в «Красном факеле» — два…

— Нет, два — это Байкал, — заспорил Ефим. Он и на «Таганку»-то в лучшие ее годы не ходил, а тут — «Красный факел».

— Байкал? — засомневался Птицын. Озеро явно не являлось продуктом человеческого гения, а доктор наук обычно специализировался именно на нем.

— Там Лимнологический музей, — кинул ему наживку рекламный профессор. — В Листвянке.

— Ну, музей, тогда ладно, — согласился тот.

В этот момент в номер вошел Док, как обычно, честно будивший Береславского до завтрака.

— Док, знакомься, это Птицын. Птицын, это — Док, — представил Береславский друг другу своих мучителей и гонителей.

— Ефим — самый ленивый человек в мире, — вместо «здравствуйте» пожаловался Доку Птицын.

— И самый прожорливый, — согласился Док, мгновенно почувствовавший к доктору социологических наук простую человеческую симпатию.

— Ну, вы, кажется, нашли друг друга, — пробормотал Береславский, аккуратно выскальзывая в гостиничный коридор. В картинную галерею, похоже, переться придется, но завтрак — это святое.

Все иркутские семинары отчитали вчера, а на сегодня была запланирована только культурная программа, конечно же, с выездом на «славное море, священный Байкал». Птицын вчера тоже выступал, докладывал местным рекламистам методики социологических измерений, но с Ефимом они так и не пересеклись — он сразу после своего выступления поехал отмечать приезд с местными товарищами и вернулся, точнее, был возвращен, очень поздно.

Духовное возрождение Береславского — Док-то не был таким диким в этом вопросе — начали с художественного музея.

Коллекция там, как и ожидалось, оказалась весьма впечатляющей: и декабристы постарались, и сталинские культуртрегеры, рыскавшие по московским и питерским хранилищам с целью сбыть буржуазные глупости за твердую валюту.

Старые музейные работники сопротивляться им не могли. Но могли бороться за развитие культуры в регионах, то есть отправлять туда не худшие полотна «на сохранение». А уж оттуда они начали пропадать только в постсоветское время, лишний раз доказывая тот факт, что никакая идеология не меняет в корне основные человеческие инстинкты.

Конечно, Ефиму было интересно. Хоть и любил он подчеркнуть свою необразованность — чтобы не ждали слишком многого, — но изобразительное искусство было ему не чуждо. Да и комментарии Птицына звучали, как всегда, цветисто и фактографически наполненно.

Но в одном из залов Береславский все же предпочел остаться один.

Он уже смотрел на эту картину — так же внимательно и в одиночку — много лет назад, когда был в Иркутске на студенческой практике.

Девушка, совсем еще юная, но уже притягательно-нежная и женственная, была изображена почти в полной темноте, освещаемой лишь слабым огоньком свечи, которую она держала в руках.

И тогда, и сейчас ее взгляд остановил Ефима. Береславский смотрел на нее с той же нежностью, что и почти тридцать лет назад.

А потом подумал, что девочка совсем не изменилась. В отличие от него…

В общем, Птицын мог быть доволен. Искусство оказало-таки облагораживающее действие на рекламного профессора: из галереи тот вышел тихий, не пытался переспорить друзей по каждому затронутому вопросу и даже — о небо! — не потребовал второй завтрак перед дорогой к Байкалу.

На море — как-то неловко называть Байкал озером — поехали в автобусе: их машины снова отогнали на профилактический осмотр. На этот раз помощь путешественникам предложил большой гаишный начальник, и глупо было отказываться, тем более что устроители с самого начала предоставили им маленький, но вместительный корейский микроавтобус «Дэу».