Читать книгу "Будущее уже началось. Что ждет каждого из нас в XXI веке? - Брюс Стерлинг"

Возможно, власти назначат кого-то, кому вменят в обязанность должным образом позаботиться о вашей смерти. Но остается открытым вопрос, сможете ли вы доверить должностному лицу столь жизненно важную, личную и интимную проблему. Не думаю, что профессиональные энтузиасты будут более способными или неподкупными, чем их сегодняшние эквиваленты – врачи у постели смертельно больных и судьи, решающие вопросы о смертной казни.

Ситуация запутанна – этой проблемы попросту не существует в наше время. Это проблема завтрашнего дня, у нас нет соответствующих привычек и обычаев. И едва ли мы создадим их, по крайней мере прочно и глубоко укоренившиеся. У эпохи постчеловеческой трансформации едва ли найдется время для дружеского отношения к человеческим традициям и обычаям. У постчеловечества будет достаточно и собственных проблем.

Возможно, вы уже не будете человеком, но вы и не станете богом или суперменом. У вас по-прежнему будет какая-то будничная рутина, вы по-прежнему будете иметь дело с банальным пространством и временем. Но смерть заслужит уважение.

Понимание этого – последнее и самое глубокое откровение футуролога, это возвышает истинного футуролога над мелководьем мошенников и шарлатанов. Будущее – прекрасная тема для размышлений, но, когда мы завершим анализ, выяснится, что мы должны умереть. Шекспир это знал и, так как был великим художником, прекрасно понимал, что достаточно упомянуть об этом, а потом надо остановиться. Его пророчество должно было кончиться, как и эта книга.

Мир продолжит существовать и после нашей смерти, и, если нам повезет, мы сможем продолжить говорить. Но смерть – событие, которое мы не можем обмануть. Подлинная футурология – это пристальный взгляд прямо в вашу могилу, как и в могилы всех и всего, что вы знаете и любите.

Возможно, какие-то слова и помогут. Меланхолик Жак, мой верный проводник по страницам этой книги, был большим мастером слова. Он умел слышать проповедь в камне и видеть хорошее во всем. Слова – это очень мало, что можно предложить, но слова на могильной плите – это наше воздаяние. Таким образом, мы можем придумать полезный для будущего документ, своего рода прощальное послание постчеловека. Оно может выглядеть так:

Тем, кого это может касаться:

Когда вы прочитаете это, я буду уже мертв. Простите меня за то, что обращаюсь к вам, не предоставляя возможности ответить. В силу исключительных обстоятельств у меня нет выбора.

Я ухожу со сцены по собственной воле, выбранным мною самим способом, который был тщательно обдуман и должен привести к желаемому концу.

К сожалению, в силу объективной реальности (место для перечисления вынуждающих меня обстоятельств), продолжение моей жизни стало невозможным. Таким образом, я сознательно выбрал единственный выход. С моей стороны это было не просто прихотью или капризом, а серьезным сознательным решением, обстоятельства которого были тщательно продуманы. Пожалуйста, примите во внимание мою последнюю волю и мое завещание, документы, составленные в здравом уме и трезвом рассудке, наглядно демонстрирующие взвешенность моего решения. Искреннее желание устроить жизнь моих потомков скажет само за себя.

(Вставить последнюю волю.)

Мое решение уйти из жизни – последнее подтверждение ее ценности. Те, кто скорбит по мне, должны утешиться этим. Этот последний момент – лишь один из многих, и он не может обесценить остальные. Смерть – это необходимость.

* * *

Болтать по поводу оглашения последней воли – весьма сомнительный поступок. Но это профессиональный риск футуролога. Сочиняя эту книгу, я ворвался в воображаемый мир собственных детей. Что ставит в неловкое положение все заинтересованные стороны; все это очень напоминает папашу, заявившегося на дискотеку к подросткам со своим убогим буги-вуги. Я бесцеремонно проник даже в мир своих внуков, сочинив абсолютно вымышленных персонажей. В столь нелепой ситуации я подобен призраку, который пишет для неродившихся фантомов. Ну и что же призрак может рассказать вам, люди?

Как только дедуля, прошаркав белыми тапочками, покинул этот бренный мир, его бессвязная болтовня из совершенно недостойной внимания превратилась в откровенно сверхъестественную. Говорить из могилы – странная вещь, достойная сожаления. Поверьте мне, я знаю это из собственного опыта.

Когда кто-то посещает кладбище, пытаясь общаться с дорогими покойниками, его охватывает сильнейшее чувство скорби. Викторианские кладбища самые распространенные в моем уголке планеты. Эти самые викторианцы не просто одни из умерших, знаете, они все мертвы! Из рожденных в 1880 году не осталось выживших, ни одного!

Обычное дело – внимательно рассматривать эти истертые каменные проповеди скорби и печали. Редко случается увидеть эпитафию, которая заставит вас поближе познакомиться с обитателем могилы. У человечества нет потребности в этих выдолбленных проповедях. Они всегда расплываются в этом «жизнерадостном» культе поклонения предкам – временная, преходящая особенность нашей специфической заботы о потомках. Довольно часто мы откровенно игнорируем собственное потомство. Иногда мы оказываем им одолжение, целуя их. Но когда мы общались с ними по-дружески? Никто не хочет быть на равных со своими потомками: рассказывать им что-то действительно смешное, посплетничать с ними без всяких претензий. Дело в осуждении потомства, словно все наши потомки обязаны на всю жизнь облачиться в траурные одежды и тратить все свое время лишь на то, чтобы оплакивать и ценить нас.

Викторианские кладбища невольно привели меня к ошеломляющему прозрению – какое ужасающее количество детей там похоронено! Молодых жен, которым не исполнилось двадцати или тридцати, уйма юношей, погибших на войнах или умерших от эпидемий. Мертвые старше семидесяти там большая редкость. Все эти молодые люди полегли в землю, как стрекозы после заморозка.

Но вовсе не так думали о себе викторианцы, даже когда рыдали и рыли эти могилы. Напротив, никто не знал эпохи более прогрессивной и процветающей. Очень немногим из них была дана привилегия обладать современным мышлением, и именно это дало им возможность находиться на вершине мира. Эти люди под потемневшими надгробиями, даже самые кроткие и необразованные из них, понимали, что живут в суровую эпоху беспредельной эксплуатации, завоевания мира и отважного освоения новых земель.

Самая известная древняя могила в этих местах принадлежит молодой женщине, которую мы, местные, прозвали Линдертальской Леди. «Лин» жила в палео-Техасе десять тысяч лет назад – несколькими тысячелетиями раньше сеньора Отци. Ее друзья и родственники похоронили ее с зубом доисторической акулы, бывшим, я практически уверен в этом, ее тотемом и любимой игрушкой. И несмотря на ужасающую пучину времени, из которой приплыла к нам эта доисторическая акула, кажется, что все мы: и Лин, и я, и Отци, и даже толпа викторианцев – флиртуем и смеемся в одной кадрили, мы танцуем под одним зеркальным шаром на одной дискотеке.

Мертвая стрекоза – существо одного сезона, – она вмерзла в грязный лед с четырьмя своими мозаичными крыльями и изогнутыми хрупкими ногами. Но в своем собственном мире, который это создание видело зоркими фасетчатыми глазами, она была летающим тигром. Она плавала, убивала и ела, затем летала, убивала и ела, и, хотя ее жизнь коротка по нашим дубовым стандартам млекопитающих, ее генетическое наследие гораздо древнее нашего, древнее даже, чем у динозавров. Беда – в нашем «патетическом заблуждении». Мы проектируем собственную жалость на потенциальное нечто внутри себя.