Читать книгу "Храм - Игорь Акимов"

Как ей спастись?

Выбор не богат; он зависит от темперамента и энергии, которая имеется в наличии.

При минимальных возможностях (темперамента и энергии) женщина смыкает створки раковины и существует самоедством; это не человеческий выбор, но природа не знает жалости: слабая ветка должна засохнуть.

Второй вариант: темперамента много, а энергии нет. Женщина остается в гнезде, но ведет себя так (наркотики, спиртное, любовники — выбор либералок; пиршество самопоедания — выбор консервативных дам), что плохо всем. Вот где формируется карма!

Третий вариант: энергии много, а темперамента нет. Гнездо разоряется, самостоятельность становится осознанным выбором, все решает голова. Голова создает цель; эта цель всегда вне. И чем женщина ближе к цели, тем дальше от себя, от своего предназначения. Это она обнаруживает вдруг, когда цель достигнута: «перед ней — разбитое корыто».

Наконец, четвертый вариант: много и темперамента и энергии. Ломается не одно гнездо, а все, которые удается слепить. Это саморазрушение невозможно остановить удачей: инерция натуры сильней разума. Женщина мстит за утраченный рай, за то, что ей не удалось когда-то. Она бы наломала ох как много (и некоторым это удается), но при саморазрушении (пора заметить, что оно не осознается) страдает в первую очередь собственный аккумулятор. Падает напряжение — тускнеет темперамент. Это вынуждает поменять программу. Выбор не велик (второй или третий варианты), да и выбирает не она; как карта ляжет. Впрочем, если в последней ее игре накал был таким, что перегорели все предохранители, она может упасть и на самое дно. Тогда и первый вариант будет восприниматься, как убежище.

Когда ты владеешь классификацией, когда при первой же встрече ты сразу видишь, с кем имеешь дело (если ты знаешь устройство, считай, что у тебя есть отмычка), выигрывать поединки (если есть желание непременно каждый выигрывать) не составляет труда. Это вовсе не означает, что Илья при всяком случае пользовался отмычкой, иначе говоря, был бабником — коллекционером и донжуаном. Он не был любопытен; его бы вполне устроил необходимый минимум (опыт рождает практика, а не рассуждение); даже — одна женщина; разумеется, при условии, что она приняла бы его таким, каков он есть — без маски. Значит, не дура (дура не смогла бы его разглядеть, да и заскучал бы он с дурой, в первый же день заскучал бы; ему б и в голову не пришло соединить свою судьбу с дурой). Значит — женщина добрая; добрая не по уму (потому что так надо), а по своей сути. Только истинно добрая женщина приняла бы его таким, каков он есть, не досадуя далекими от идеала особенностями его характера и не сравнивая его с другими мужиками (как известно — в чужих руках всегда больше). И конечно же — если б она его действительно любила. Любовь слепа — это так удобно…

Свою женщину Илья не искал. Ищут умом; для счастья это гиблый вариант; а ведь хотелось счастья; во всяком случае — душевного покоя. Оставалось полагаться на судьбу. Ведь он хотел не так уж и много. Ведь где-то же была такая женщина, с которой ему было бы хорошо и покойно и которая спасла бы их семью от обычной для Ильи катастрофы.

Но если бы пришлось искать, Илья искал бы не среди женщин, о которых мы говорили выше (хотя, вполне возможно, она могла оказаться в числе лучших), а среди тех, которым изначально ничего не светило. Там совсем иной сюжет; у каждой — свой; у каждой — тянет на такой роман, что… Лучше оставим эту тему. Заглядывать в пропасть (образованные люди называют ее шкатулкой Пандоры) небезопасно. Любопытство — убийца покоя. Вы как хотите, а я выбираю покой. Он, знаете ли, самая большая ценность; это не я придумал — так в природе устроено. А романтикам (есть такая детская болезнь, своеобразная форма территориального императива, свидетельствующая об инфантилизме, проще говоря — задержке развития), презирающим покой (им можно посочувствовать: ведь у них нет энергии, необходимой, чтобы вникать в суть вещей), замечу следующее: если хорошенько потереть слово «покой», то под ним обнаружится другое слово: «свобода». Поверьте: больше нигде свою любимую «свободу» вы не найдете. Зря, что ли, сказал поэт: «покой нам только снится»?..

Прошу простить, что вместо описания рассуждений Ильи, я здесь скатился до отсебятины. Что поделаешь, человек слаб; сами знаете: иногда так приятно поковырять старую незаживающую рану…

Что же мы имеем?

Бабником Илья не был, сексуальной силой не блистал, доводить каждый эпизод до койки ему было не обязательно. Более того — он бы предпочел вообще не делать последнего шага, с него было довольно победы. Но женщина не выносит неопределенности, многоточие — не ее знак. Она должна поставить точку. Это можно объяснить и яблоком, некогда искусившим Еву, и страхом, заложенным в нее изначально; ведь на ней ответственность за продолжение жизни, любая неопределенность для нее — синоним опасности. А когда поставлена точка — ей все ясно (обычное женское заблуждение), и можно действовать самостоятельно. Короче говоря, чаще всего дело заканчивалось койкой не потому, что Илья так хотел, а потому, что именно этого от него ждали. Женщине нельзя отказывать, даже если ее желание не высказано: рискуешь получить врага. А врагов у Ильи не было; надеюсь — это очевидно.

Короче говоря, его любовная война была чередой маленьких побед. Имея на руках все козыри, представая перед каждым очередным противником именно в том обличье, о котором барышня мечтала (мачо? — извольте; романтичный Вертер? — чего проще; одинокий, несчастный, но такой чистый… — боже мой! вот кого надо согреть, удовлетворив свой никем не востребованный материнский инстинкт), Илья добивался всякой, кого хотел. Даже Марии сумел добиться. Очередная маленькая победа. Он вовремя ее разглядел — и женился на ней. Он понимал, какая удача ему свалилась. Война кончилась вдруг, без генерального сражения. Этого не могло быть, но оно случилось. Совсем не по его судьбе. По судьбе — оказавшись на вершине — он должен был тотчас рухнуть вниз. Жизнь должна была опрокинуться, как айсберг. Но ничего подобного не происходило. Он вышел на плато, и сколько видел глаз — впереди была спокойная, радующая сердце перспектива… Крах случился вдруг. Как всегда. Как во все прошлые годы. На любом поприще, где бы он ни подвизался. Карабкаешься, карабкаешься, маленькие победы идут чередой, уже и вершина рядом, все препятствия позади… Судьба не сделала исключения. Умер сын Марии, обычный маленький мальчик, для которого Илья изо всех сил играл роль доброго отца. Он умер — и у нее выгорело все внутри. Ее душа омертвела. Она не изменила отношения к Илье, по сути — материнского, но это было не реальное отношение, а память о прошлом. В ней не осталось ничего, что она могла бы ему отдать. Обычно — в горе — люди инстинктивно ищут, к кому бы прислониться хоть на миг; этого бывает довольно, чтобы наполниться душевным теплом и мочь жить дальше. Я был ближе всех к Марие, думал Илья, а она даже не попыталась ко мне прислониться. Неужели во мне совсем нет тепла? Выходит, что так. Даже я этого не знал, а она, получается, чувствовала; может быть даже и знала…

После прежних поражений (их было всего два, и он никогда о них не вспоминал; сами посудите: какой смысл?) Илья поднимался с земли, как ни в чем не бывало. Я как феникс, думал он. Пусть во мне нет стержня — зато во мне есть гибкость. И потому меня не сломать!.. Но разрыв с Марией был не поражением — это была катастрофа. Которая что-то надломила в Илье. Он старался об этом не думать, иногда забывал на несколько дней, но любое резкое движение (разумеется — душевное) задевало рану — и она отзывалась болью. И опять он думал: за что? за что?.. Разве была на нем хоть малейшая вина? Нет. Да и в предыдущих поражениях не было его вины, потому что он все делал правильно…