Читать книгу "Братья крови - Владислав Русанов"

Гостю было угодно, и дверь из красного дерева распахнулась перед ним.

Лаура Габриели полулежала на оттоманке, приветливо улыбаясь, но в глубине ее глаз я разглядел тщательно скрываемую тревогу. А вот сидевший на жестком стуле с прямой спинкой Карл Якоб фон Унгерн беспокойства не скрывал. Во многом именно они сделали Сергей Александровича Бестужева тем, кем он был сейчас, – мудрым правителем, решительным борцом с несправедливостью, меценатом и поклонником искусств. Именно благодаря им сообщество кровных братьев, собравшееся под крылом князя Санкт-Петербурга, являло собой образец утонченности и культуры не только на просторах Российской империи, но и давало фору многим на территории как Старого, так и Нового Света.

Когда закончилась война «Шестой коалиции»[81], корнет Сумского гусарского полка Сергей Бестужев, легко раненный французской саблей при Фер-Шампенаузе, приехал в Санкт-Петербург для отдыха и лечения. А в Каменном театре, который спустя полвека переименовали в Мариинский, пела звезда из солнечной Италии Лаура Габриели, правнучка великого Джованни Габриели[82]. В те далекие годы двести фунтов нутряного сала еще не были обязательным атрибутом оперной певицы. К ногам прекрасной Лауры падал весь цвет российского дворянства – самые блестящие офицеры, от покрытых шрамами ветеранов, помнивших еще Рымник и Фокшаны, до безусых юнцов, получивших производство в чин уже после изгнания Бонапарта за пределы Российской империи. Но она не устояла лишь перед жемчужно-серым ментиком корнета Бестужева. Долгое время Лауре удавалось скрывать от любовника, что она – не человек, а вампир. Нежелание известной певицы принимать участие в пикниках на берегу Финского залива и вообще ее нелюбовь к солнечному свету объясняли чудачествами звезды.

Шли годы. Лаура Габриели, имевшая намерения вернуться в Милан еще в шестнадцатом году, задержалась в Северной Пальмире вплоть до коронации Николая Павловича. Тогда же Сергей Бестужев, оставивший службу по состоянию здоровья – пальцы левой руки отказывались сгибаться из-за плохо сросшегося сухожилия, – увлекся новомодными политическими движениями, стал ярым приверженцем республиканского строя и противником монархии. «Союз спасения» сменился «Союзом благоденствия», а потом плавно перетек в «Северное общество». Вместе с кузеном Николаем Сергей Бестужев готовил «Манифест к русскому народу», принимал участие в бесславно окончившемся восстании на Сенатской. Правда, он не до конца утратил понятие о благородстве и офицерской чести, толкнув под локоть Каховского, когда тот стрелял в Милорадовича[83], хотя генерала это и не спасло.

Сергея Александровича ранило шальной пулей. Когда мятежных солдат прогнали с площади, его посчитали убитым, одним из тех самых тридцати девяти тел во фраках и шинелях, о которых составлял донесение статский советник Семен Корсаков для департамента полиции. Но Бестужев выжил, уполз на квартиру к Габриели, где несколько дней скользил по тонкой грани между жизнью и смертью. Лекарей вызывать опасались – замешанных в бунте разыскивали жандармы. А раненому становилось все хуже – воспаление легких наложилось на гниющую рану. В конце концов отчаявшаяся итальянка предложила отставному корнету укус.

Такое часто случалось. Вампирам свойственно влюбляться в смертных, равно как и наоборот. Когда смертный сходится с бессмертным, трудно говорить о равенстве. Тогда мы очень часто нарушаем закон Великой Тайны. И очень часто влюбленные вампиры предлагают предмету своей страсти инициацию. Помнится, я уже упоминал, что далеко не каждый из кровных братьев может сделать из человека подобного себе? В Средние века подобные попытки не раз, не два и даже не сотню раз приводили к появлению «зверей» или к гибели человека во время инициации. В девятнадцатом веке уже научились без нужды не рисковать. Если вампир не был уверен в своих силах и умениях, то приглашали опытного мастера. Именно так и поступила Лаура Габриели. Она обратилась к Карлу Якобу фон Унгерну, выходцу из остзейских немцев, который к тому времени оставил службу императору и России и вел мирное, насколько это возможно, существование мастера гнезда. Маленького, но дружного и имеющего некоторое влияние на жизнь Санкт-Петербурга.

Фон Унгерн инициировал Сергея Бестужева, а потом несколько лет натаскивал его, чтобы новообращенный постиг писаные и неписаные законы кровных братьев. Позволю себе не распространяться о том, каким образом Сергей Александрович стал князем Северной столицы, – это сюжет для отдельного романа, который Жюстина никогда не напишет, ведь современному читателю интересна не правда, а слюнявые переживания подростков.

– Buona notte, la principessa,[84]—поклонился я. Собственно, на этом мои познания в итальянском заканчивались. – Gute Nacht, Herr Ungern.[85]

На немецком я смог бы связать на пару десятков фраз больше.

– Dobranoc, Andrzej,[86]—улыбнувшись, ответила княгиня, знавшая о моей нелюбви к приставкам «пан» или «господин».

Унгерн торжественно склонил чело. Именно так – не кивнул, не поклонился, по-другому не опишешь.

– Имею честь представиться в связи со своим визитом в Санкт-Петербург, – продолжал я. – Пребываю здесь по личным делам. Остановился у Жюстины Сангрэ. Клянусь не преступать законов, если не будет явной угрозы моему существованию.

– Ах, оставьте, Анджей, – Лаура, прожив в России два века, говорила без акцента. – Я же знаю вас очень давно. И до сих пор вы не дали мне возможности усомниться в вашем благородстве и чести. Присаживайтесь. Что нового в Малороссии?

Я развел руками. Ну что рассказывать? Чем я, провинциал, могу развлечь княгиню из второй столицы империи? Правда, кое-что я намеревался сообщить Бестужеву.

Заняв предложенный стул, я отвечал:

– Все по-старому. Скука смертная.

– Да? – приподнял бровь фон Унгерн. – А как Амвросий? Давно не видал его.

– С Амвросием, хвала Великой Тьме, все в порядке. Скучает, как и все мы. Ну, разве что в прошлом месяце стаю «зверей» уничтожили. Немного развлеклись.

– Стая «зверей» в Киеве?

– Представьте себе.

Габриели вздохнула, а Унгерн, глядя в пол, проговорил:

– Очень хорошо представляю. Мы тоже одну стаю перебили. Сильные, подлецы… Будто высшие. И какой-то бред несли перед смертью. – Он поежился.