Читать книгу "Пропавшие в Стране Страха - Алексей Слаповский"

Остальные присоединились: каждому Кил Бил и Бил Кил успели насолить, то и дело подстерегая и подстраивая разные пакости. Трусобои дергали головами, увертываясь от веток, щепок, пучков травы и другого лесного мусора.

– Не надо! – кричали они. – Перестаньте!

Машка, не участвовавшая в этом, встала перед трусобоями и подняла руку:

– Хватит! Не стыдно вам – они связанные!

– В самом деле, – сказал Ник, тоже не бросавшийся в трусобоев. – Им и так досталось. Будете еще на людей нападать? – спросил он Кила Била.

– Нет! – поклялся тот. – Никогда!

– Ни за что! – подхватил Бил Кил.

– Ладно. Развяжите их, только осторожно.

Боюпы исполнили приказ: двое развязывали, а двое стояли с автоматами по бокам, подстраховывая.

Но трусобои и не думали нападать. Они тут же повалились на траву: затекшие от долгого стояния ноги не держали их.

Но оставаться тут, среди страшных подростков с автоматами, они тоже не хотели. Поэтому поползли на четвереньках в кусты.

И там, оказавшись на безопасном расстоянии, Кил Бил оглянулся и выкрикнул:

– Всех поубиваю!

И скрылся в кустах с удивительной для человека, бегущего на четвереньках, скоростью.

– А обещал! – удивился Никитка.

– Слушай их больше, они наобещают, – сказал Лешка, считавший, что держат слово лишь серьезные люди, например воры в законе, каковым он хочет стать отчасти еще и по этой причине: он любит держать слово и отвечать за свои поступки.

Они пошли дальше.

Ник поглядывал на Машку и все больше утверждался в мысли, что она-то и есть дочь Страхова. Ведет себя очень уж смело, иногда так, будто она здесь главная. Болезнь слишком неправдоподобная. И потом, разве допустил бы Страхов, чтобы его дочь находилась среди страбынетов, подвергающихся опасности?

Но нельзя подавать вида, что я ее подозреваю, думал Ник. Она будет как запасной вариант: если захочется отсюда выйти, можно будет взять ее в заложницы и потребовать освобождения. Не сейчас, конечно. Сейчас Нику здесь нравилось. Он представлял, как весело будет брать в плен страбынетов. Для их же блага – они больные и заразные, их надо лечить. В том числе и Вика.

А страбынеты засели в своем доме и ждали, не осмеливаясь выходить.

Время тянулось мучительно долго и каждый коротал его, как умел. Сашка и Пашка играли в японскую игру «камень-бумага-ножницы», проигравший получал щелчок по лбу. Толстый Петька задирал маленького Шустрика:

– Подвинься, огромный, разлегся тут!

– Тебе, тонкому, и так места хватит, – находчиво отвечал Шустрик.

Обманофоб Васька осматривал стены и окна, пробовал их на прочность и качал головой: он не верил, что они выдержат в случае серьезного штурма.

А Вик сидел рядом с Танькой. Она, не стесняясь, держала его за руку и негромко говорила о том, как любит литературу, в частности, стихи. И даже цитировала кое-что.

Петька услышал и закричал:

– Ой, не могу! Стихи рассказывает, будто в школе!

– Стихи не рассказывают, а читают, – поправила Анька. – А тебе не нравится – не слушай.

– Чума! – покрутил головой Петька. Для него было нелепо, что можно читать стихи где-то помимо школы, да еще добровольно.

Вообще, надо сказать, поведение Вика и Таньки всех, как сейчас выражаются, напрягало. Они ведь, напоминаю, были страбынеты, обуреваемые СТРАхом БЫть НЕ Такими, как все, то есть как уважаемые ими образцы, правильные пацаны и девчонки. У правильных пацанов и девчонок всегда было нормальным дружить, но без всяких сюси-пуси, без соплей, без подержаться за ручку и чмокнуть в щечку. Вик и Танька нагло нарушали эту норму. Но страбынеты вместо того, чтобы смеяться и издеваться над ними, как-то притихли и задумались. Они, каждый по-своему, приходили к мысли, что норма может меняться. То, что было смешно и неправильно год назад, сейчас, может, не так уж смешно, не так уж неправильно. Не исключено, что Вик и Танька как раз ведут себя нормально, а они все остаются ненормальными.

Эдька тоже об этом думал. Ему, детофобу, страшно боявшемуся детских поступков, всегда казалось, что подкатываться к одноклассницам со словами про всякую там любовь – чистое детство. Они же все еще маленькие, какая может с ними быть любовь? Но теперь он и Аньку, и Таньку увидел новыми глазами, и ему открылось, что не такие уж они маленькие. Они вполне уже большие. Ну, не совсем, конечно, но и не так, чтобы с этим не считаться. У них уже и фигуры есть со всем, что положено иметь женскому полу. И мозги у них имеются, у Аньки особенно, с нею поговорить всегда интересно.

Эдька слонялся по дому, желая подойти и заговорить с Анькой, которая сидела с ногами на подоконнике и довольно уныло смотрела в окно, но он боялся – вдруг подумают, что он, почти уже взрослый человек, берет пример с Вика? Надо сделать не так, как Вик. Надо поступить по-взрослому. Подойти, спокойно и крепко обнять одной рукой Аньку за плечи, второй рукой небрежно потрепать ее по щечке и сказать: «Ну? Чего грустим, крошка?»

Он так и сделал: подошел, спокойно и крепко обнял одной рукой Аньку за плечи, а второй рукой небрежно потрепал ее по щечке и спросил:

– Ну? Чего грустим, крошка?

Анька взглянула на него так, будто он с луны свалился, толкнула его локтем и сказала:

– Отвали, дурак!

Эдька был оскорблен: Анька обошлась с ним как с пацаном. Кто-то коротко хихикнул. Эдька не мог допустить позора. Он сказал покровительственно и добродушно, показывая своим тоном, что не принимает всерьез Анькиных слов, что она для вида грубит, а сама, небось, втайне обрадовалась, когда ее обнял самый взрослый парень в этой детской компании:

– Ну-ну, не будем капризничать!

– Да отвали, я сказала! – крикнула Анька и пихнула Эдьку так, что он упал.

Но, падая, продолжал крепко держать Аньку за плечи, поэтому она тоже свалилась.

Они некоторое время барахтались на полу, потом встали, красные, взъерошенные. Страбынеты вовсю бугагакали, радуясь посрамлению Эдьки. Танька тоже звонко смеялась.

Вику не понравилось бугагаканье страбынетов и смех Таньки. Он вообще все это время мысленно ругал себя за то, что повел себя с Танькой глупо. Дал ей повод считать, что она ему тоже нравится. А это не так. Нет, нравится в общем-то, но меньше Аньки. Он пошел на поводу у Таньки, и Анька теперь считает, что он с Танькой дружит. И как быть? Опять сказать Таньке, чтобы отвязалась, а она скажет: «Я не привязываюсь, ты сам!» – и будет в какой-то мере права. Потихоньку сказать Аньке, что все не так, как ей кажется, а наоборот? Она не поверит и посмеется.

Так он размышлял, угрюмо слушая стихи в Танькином исполнении, и вот Эдька подошел к Аньке, обнял ее, от чего где-то в области живота у Вика стало сначала холодно, а потом горячо, потом она его пихнула и упала и вот стоит, растерянная, готовая заплакать, что для нее невероятно.