Читать книгу "Предчувствие беды - Фридрих Незнанский"

Война в Чечне заставила его вернуться в Грозный. И видит Аллах, он сражался не хуже многих известных командиров. Правда, и у него был уже свой отряд. Но среди полевых командиров его голос мог раздаваться только после представителей знатных тейпов. Он много сделал для победы над федералами, но разве это было оценено так, как он того желал? Нет.

А желал он быть на самом верху, обладать безграничной властью. Или же прославиться на века, стать известным во всех странах, на всех континентах.

Если бы кто-либо мог прочитать его мысли, его сочли бы параноиком. Нет, просто он был маниакально одержим своей идеей, он шел к ней долгие годы и пришел к пониманию того, что добрыми делами не прославишься, нет.

Кто помнит ваятелей православных храмов, зодчих, сотворивших чудо Кижей или Покрова на Нерли? Кто помнит имена мусульман, строивших мечети и минареты Бухары и Самарканда? В конце концов, разве вошло в историю имя хоть одного египтянина – строителя пирамиды Хеопса?

Зато имя человека, который сжег храм богини Афродиты в древнегреческом городе Эфесе, не забыто до сих пор. Герострат – это имя живо в памяти народов почти тридцать веков!

Вот это слава! Настоящая, подлинная, нетленная!

К такой славе он шел через лагеря талибов, через годы тихой, почти неприметной жизни, через испытания, которые ему были даны.

Там, в Астрахани, на городском рынке, его едва не взяли, он чудом сумел выскочить из города.

Он блестяще организовал и осуществил взрыв самолета под Воронежем. Жаль, что обломки не упали на район, где до сих пор живет и попивает водку замполит ракетного училища. Зато он сумел добыть для боевиков сто тысяч долларов – плата за голову Сомова. Почему было не соединить два дела в одно? Пришлось, правда, связаться с Сосновским, с этим жирдяем, который водит дружбу с родовитыми чеченскими кланами. Да только родовитость их зачастую тесно связана с подлостью. Дали понять Сосне, что с его, Рагоева, доли можно скинуть процентов двадцать. И гнусный пигмей Сосна пытался сэкономить на нем, Эдике! Жадное животное! Конечно, Эдик заставил олигарха раскошелиться. Но на это были потрачены три дня из последних семнадцати дней его жизни. Что ж, Сосновский заплатит годами собственной жизни за каждый из этих трех дней.

Большую часть причитающейся ему суммы получит после его смерти сестра – она еще не знает об этом.

Того, что он оставил себе, с большим запасом хватило и на перелеты из города в город, и на расходы на предстоящую операцию, и на этот последний день.

Он показал себя организатором, способным руководить действиями другого человека, находящегося за тысячи верст от него.

Ну, не совсем так. Он был в Хабаровске. Был там до взрыва – упрятав чемодан со взрывчаткой в привокзальную камеру хранения, был там и первого сентября. Рафаэль Лаарба удивился его визиту. Ведь он звонил Эдику накануне в Питер, и вот он здесь.

Он был подавлен, слабый душой абхазец, чуть ли не в милицию собирался с повинной. Эдик предвидел такой вариант и прилетел ночным рейсом. Он долго говорил с Рафиком, готовил его к смерти.

Смешно, Рафик выпил снотворное не сопротивляясь, снова подчинившись чужой воле.

И теперь ему, Эдику, даровано право качнуть маховик истории. Он заслужил честь быть первым, и ему оказали эту честь. Его завтрашний подвиг станет сигнальной ракетой для следующих акций. Мир содрогнется от ужаса, но кто сказал, что этот мир достоин лучшего?

Тогда, в день взрыва, первого сентября, в двадцать часов по Москве, сидя в квартире навеки уснувшего абхазца, Эдик внимательно смотрел телепередачу, посвященную религии. Именно в этой передаче должны были прозвучать ключевые слова. И они прозвучали.

«Фундаменталисты – это люди, которым противен существующий миропорядок, люди, которые хотят изменить окружающее пространство» – эти слова, произнесенные мужчиной с острой бородкой, были предназначены именно ему, Эдику.

Эти слова были паролем, приказом сделать то, что он сделает завтра.

То, что это должно произойти именно завтра, девятого сентября, в день его сорокалетия, следовало из других слов того же козлобородого мужчины: «Моисей сорок лет водил свой народ по пустыне. Его миссия оказалась выполнена ровно через сорок лет».

Конечно, Эдик мог все сделать сам, не ожидая высочайшего дозволения, он прекрасный подрывник, и ему не нужны помощники. Но кто в таком случае прославит его деяние? Кто расскажет миру о том, что именно Эдуард Рагоев начал отсчет нового времени.

Эдик не боялся смерти, он видел ее слишком близко. Несметное количество раз он мог умереть на поле боя. Но Всевышний оставил ему жизнь, значит, он, Эдик, понял свое предназначение правильно.

Единственное, чего он не мог себе позволить, – быть пойманным, судимым, посаженным в тюремную клетку. Кто смеет судить его, Эдуарда Рагоева?

Впрочем, он никому и не позволит этого сделать.

…Рагоев с удовольствием выпил еще водки, теперь под жареную утку в кусочках ананаса. Тихая, чарующая музыка, благодушное состояние сытости, мысли, приведенные в полный порядок, – какой дивный день он себе устроил! И позволит себе еще один подарок – сладострастную ночь, полную восточных изысков любви.

Он подозвал официантку:

– Пожалуйста, пошлите девушкам в беседке бутылку божоле, они его любят. Последнего урожая, пожалуйста.

Девушки в беседке были проститутками. Впрочем, по отношению к ним столь грубые слова не употреблялись, были бы оскорбительны. Девушки были искуснейшими жрицами любви, покорными любой воле господина.

А он, Эдик Рагоев, как раз намеревался стать на свою последнюю ночь их господином.

Девушки жили в двухкомнатной квартирке неподалеку от ресторана. Он был там однажды и знал, что искусство жриц стоит очень дорого. Но оно того стоит.

К тому же он не собирался ночевать у себя дома. Мало ли что…

Его все– таки ищут. Но они, как всегда, опоздают.

Мягкие ковры под ногами, окна, занавешеные шелковыми, расписанными драконами шторами.

Квартира казалась на первый взгляд продолжением зала ресторана. Но мягкий, красноватый свет, струящийся из вмонтированных в стены светильников, создавал ощущение интимности, возбуждал. Он не мог запомнить имен девушек, да и не хотел утруждать себя этим.

Они были для него Маша и Даша. Миниатюрные, словно статуэтки, с точеными обнаженными фигурками и распущенными черными волосами, девушки лежали подле него на широкой тахте, покрытой тончайшими простынями.

Даша завернула в свои блестящие, шелковые волосы его член и начала легонько массировать его.

Маша скользила упругими сосками по его груди, животу, едва касаясь его. Затем прильнула.

Ее кожа была умащена каким-то маслом, благовониями, она скользила по его телу, и эти прикосновения вызвали невероятное возбуждение. По телу Эдика побежали мурашки, он застонал, руки его погрузились в волну длинных волос. Он привстал, нашел губы Маши, уже полураскрытые, готовые к его поцелую.