Читать книгу "Стикс - Наталья Андреева"

ТОТ ЖЕ ДЕНЬ

После десяти часов вечера

Он шел, уже не обращая внимания на мокрые ноги. Очнулся от своих мыслей, только заметив на одном из домов табличку: «Улица Парковая». Это был дом номер десять. На всякий случай достал бумажку, сверился: дом 2, квартира 8. Кто она, Самойлова Татьяна Евгеньевна? Гадалка, что ли?

Он верит в судьбу. Сидорчук что-то говорил про большие деньги. Нащупал в кармане несколько бумажек: деньги есть. Если будет мало, принесет еще. Зачем ему к этой женщине? Все-таки вошел в подъезд, уже через несколько минут звонил в дверь.

— Кто? — после неторопливых шагов и покашливания.

— Татьяна Евгеньевна Самойлова?

— Да.

— Я следователь Мукаев из прокуратуры. Я…

За дверью раздался истерический всхлип:

— Я все вам уже сказала! Все! Ну сколько можно меня мучить!

— Откройте, пожалуйста, дверь, я не могу так разговаривать!

— Не открою.

Он тяжело вздохнул. Что делать с упрямой теткой? Уйти?

— Тогда я повесткой вызову вас в прокуратуру.

Пауза. Она о чем-то мучительно размышляла. Потом загремела цепочкой. Дверь приоткрылась ровно на ее длину. Худая женщина невысокого роста, в шелковом пестром платке, под которым смешными рожками торчали бигуди, уставилась ему в лицо:

— Что мне делать в прокуратуре? Какое преступление я совершила?

— Вам виднее, — уклончиво сказал он.

— Вы — следователь Мукаев?

— Да.

Татьяна Евгеньевна скептически хмыкнула:

— А я уж подумала, что это он явился за правдой. По очереди ко мне ходите. Убирайтесь!

— Он — это кто?

— Я же уже вам все рассказала! Все!

Она попыталась было захлопнуть дверь. Подставил ногу:

— Послушайте, вы кто? Гадалка?

— Почему гадалка? — она вдруг очень растерялась. — Я медсестра.

— Медсестра?! Зачем мне медсестра?

— Вы точно Мукаев?

— Да. Только со мной случилась неприятная история. После удара по голове потерял память. — Он не стал вдаваться в подробности. Зачем?

Татьяна Евгеньевна посмотрела с участием. Все-таки полезно иногда быть молодым и красивым!

— Заходите. — Самойлова сняла цепочку, распахнула дверь. — Кофе хотите?

— Чаю, если можно. Одна живете?

— Одна. Разменялись с сыном. Со снохой не ужилась. Трехкомнатную нашу улучшенной планировки разменяли на двухкомнатную и однокомнатную. Вот эту. И доплата. Все деньги выгребла. Все деньги до копеечки.

Он понял, полез в карман. Протянул пятисотрублевую бумажку:

— Вот. Возьмите.

— Что это?

— Деньги.

— Мне?!

— Я что-то не так делаю?

Самойлова прошла на кухню, не отвечая.

Он шел следом, стараясь не замечать старых обоев и потолка, с которого в некоторых местах облезла штукатурка. Такое ощущение, что женщина одинока, некому помочь с ремонтом. Стерва-сноха прибрала сына к рукам, и тот, отселив мать в старую однокомнатную квартиру, словно забыл о ее существовании. В кухне стояли в ряд трехлитровые банки с клубничным компотом. Татьяна Евгеньевна помнила о внуках.

— У вас действительно… амнезия?

— Да. Разве не видите? Ведь говорите, что был уже у вас. А ничего этого не помню. Ни вас, ни этой квартиры.

— Да. Вы у меня уже были.

— А этот… Сидорчук был?

— Сидорчук? Какой Сидорчук?

— Такой неприятный господин с длинным желтоватым лицом и редкими волосами. Зубы желтые, словно прокуренные. Он сказал, что дал вам много денег, и мне сунул эту бумажку с адресом. Сказал, что вы знаете какой-то секрет.

— Ах, секрет! — Татьяна Евгеньевна вдруг нервно стала запихивать глубже под платок бигуди. — Это, должно быть, касается вашего рождения. Но я совершенно не понимаю, к чему это вашему Сидорчуку. Совершенно. Но деньги… Они ведь не лишние?

Теперь Самойлова смотрела на него, явно кокетничая. Он снова стал совать ей в руки денежную купюру:

— Возьмите.

Татьяна Евгеньевна несколько раз сказала «нет, нет, нет» явно для приличия, потом вдруг быстро схватила деньги и сунула их в карман халата. После этого она совершенно успокоилась, вздохнула с облегчением и поставила на плиту чайник:

— Варенья клубничного хотите? Внукам наварила да себе баночку. Пенки вот остались.

— Пенки?

Оказывается, он очень любил пенки с клубничного варенья. Намазал то, что Татьяна Евгеньевна подала в большой глиняной кружке, на кусок белого батона, с наслаждением откусил, запил чаем. Она вздохнула:

— Сын тоже… Любит очень пенки с варенья. Растишь их, растишь, а они… — Самойлова махнула рукой, потом спохватилась: — Так вам, значит, сначала рассказать?

— Да. Пожалуйста. Если не трудно.

— Как странно! Сначала вы пришли, я рассказала, тряслась вся. Хотя чего ж теперь трястись? Лет-то сколько прошло! Потом этот Сидорчук пришел, так я уж спокойнее. По второму-то разу легче. А теперь и вовсе как сериал буду пересказывать. Врач, который маму вашу кесарил, умер давно, нянечка еще раньше, анестезиолог переехал в Москву много лет назад. Выходит, одна я осталась. Только не пойму, к чему вам все это?

— Не знаю. Вы расскажите, а я попробую понять к чему.

ДЕНЬ САМЫЙ ПЕРВЫЙ

В ночь с тридцать первого декабря на первое января

Инночка Мукаева вот уже с неделю лежала в роддоме на сохранении. Врачи все ходили каждый день к ней в палату и решали: кесарить, не кесарить? В те времена это было явлением редким, рожали женщины в основном сами, и брать на себя лишнюю ответственность никто из врачей не хотел. А ну как что случится с молодой девчонкой? Показатели в Р-ском роддоме были хорошие, и это являлось предметом гордости местного начальства.

Еще больше волновал Инночкин огромный живот. Вроде двойню у нее в родне никто никогда не рожал, а про отца ребенка спросить боялись, по слухам, девочка пережила настоящую трагедию, когда узнала, что беременна. А меж тем гинеколог Щукин ясно прощупывал две головки, но девушку пока пугать боялся. Неделю она лежала в больнице, и неделю все уговаривали Инночку не отказываться от ребенка.

— Все равно оставлю здесь! Оставлю! — упрямо твердила она.

Родители Мукаевы, люди нерешительные, больше всего на свете опасались, чего ж это люди скажут? Они так и жили всю жизнь с оглядкой на людей, тихие, неприметные, растерянные теперь неожиданной бедой, свалившейся на отличницу-дочь. Никогда не было с Инночкой проблем, училась без всякого контроля со стороны родителей на одни пятерки, домой поздно не возвращалась, мальчики ее по вечерам не провожали. И вот — на тебе.