Читать книгу "Патологоанатом. Истории из морга - Карла Валентайн"

и родители увидели еще четыре пары ног, помимо ног своего сына. Потом полку с его телом выдвинули с театральным шелестом, таким же театральным жестом расстегнули молнию мешка, и родители увидели своего сына.

Который всего несколько часов назад внезапно умер от менингита.

Которому было всего девятнадцать лет.

Родителям не пришлось бы пережить весь этот кошмар, если бы вызвали нас, подготовленных специалистов, которые постарались бы, насколько возможно, смягчить травму. То, что было сделано, не укладывается ни в какие человеческие рамки, а все из-за навязанных телевидением клише.

Понимая, что в тот день я увидела отнюдь не душу, не помешало мне продолжать о ней думать. Я стала много размышлять о жизни и смерти, и эти мысли занимали меня все больше и больше, особенно, в последние годы моей работы техником морга. Нет, я не собиралась становиться монахиней и не поверила в загробную жизнь, нет, мне просто хотелось обрести счастье, мой истинный путь. За восемь лет я сделала неплохую карьеру в профессии, связанной со смертью, и мне было страшно ее менять, но я всерьез думала о буддизме, о его учении о вечных переменах. Как путь всякого человека, мой тоже был отмечен взлетами и падениями. Передо мной было множество препятствий: я встречала людей, которые заставили меня потерять часть моего энтузиазма в отношении дела, которому я служила. У меня не оставалось время на творчество, которое я считала для себя очень важным. Я снова чувствовала себя уязвимой и хрупкой – как в первые месяцы пребывания в Лондоне. Я стала задавать себе вопросы: Что я делаю? Чего я, на самом деле, хочу? Надо ли мне жить в Лондоне или мне стоит вернуться домой? За все оды моей работы в моргах в моей жизни не произошло никаких улучшений, в ней ничего не изменилось. Дениз уехала, и мне снова пришлось делить квартиру с незнакомыми людьми. Я снова была одна, у меня так и не появились настоящие близкие друзья. Каждый день, несмотря на разнообразие случаев, ничем не отличался от других дней.

Говорят, что Альберт Эйнштейн когда-то заметил: «Безумие всегда имеет одно и то же содержание, но всегда ожидает разных результатов». Говорил он это на самом деле или нет, неизвестно, но суть верна. Что, собственно, могло измениться, если я ничего не меняла? Наверное, я могла бы продать душу дьяволу за таланты и богатство, превосходящие всякое мыслимое воображение. Я могла бы заработать достаточно денег для того, чтобы объехать Южную Америку и Юго-Восточную Азию. Проблема заключалась в том, что я не верила в дьявола и не имела терпения копить тысячи фунтов.

И я сделала нечто настолько драматическое, насколько у меня хватило фантазии. Несмотря на мои мечты работать в морге, несмотря на все, что я вложила в свою карьеру, несмотря на то, что я слилась со своей работой, я знала, что мне надо что-то изменить.

Я уволилась из морга.

Я ушла жить в монастырь, потому что мне хотелось мира и покоя. Я хотела отвлечься от боли и от мыслей о человеке, который ее причинил, а также уйти от людей, которые ежечасно мне об этом напоминали. Я хотела на какое-то время удалиться от людей, вообще. Мне хотелось подумать о моих дальнейших действиях и поступках в уединении, чтобы меня не отвлекали тысячи мелочей и пустяков: громкоговорители в метро; продавцы халяльных блюд, горевшие желанием поболтать со мной, даже если у меня было паршивое настроение и не хотелось никого видеть; бывшие кавалеры, которые, напившись, слали мне среди ночи свои идиотские СМС; и даже моя семья, которая считала, что я совсем свихнулась. Я превосходно понимала, что и зачем я делала. Впервые в жизни я была свободна – я могла отдыхать, ничего не делать и приводить в порядок свои мысли. Если бы я была богатой, то могла бы отправиться на фешенебельный спа-курорт. Я бы «нашла себя», наслаждаясь дорогим массажем с бесценными массажными маслами, я плавала бы в ароматных ваннах и дышала по законам йоги. Но я не была богатой и не хотела так проводить время. Мне надо было прислушаться к себе и побыть одной. Я принялась за поиски и узнала, что можно жить в монастыре всего за 20 фунтов в день. После месяца «безработицы» я поселилась в монастыре.

Каждому, кто видел «Отца Теда» или «Действуй, сестра!», жизнь в таком религиозном учреждении, как монастырь, представляется сплошным комедийным сюжетом. Не могу сказать обо всех монастырях, но мой выглядел именно так. Это было потрясающее время!

Мне отвели крохотную комнатку с окном, обставленную кое-какой мебелью, оснащенную обогревателем, который я просто обожала, и распятием на стене. Этого было для меня больше, чем достаточно.

Монахини строго соблюдали все литургические уставы, сутки делились службами. Первую, заутреню, служили в половине шестого утра. Потом были

Служба перед мессой 7 часов утра

Месса 7.30 утра

Час третий 9.15 утра

Час шестой 12.10 дня

Час девятый 3.15 дня

Первая вечерняя служба 4.30 дня

Вторая вечерняя служба 8.15 вечера

Еду в монастыре принимали тоже по расписанию: завтрак в 8.15, обед в 12.30 и ужин в 6.15. Я, однако, имела полную свободу делать то, что мне хотелось. Я могла посещать службы, но это было необязательно. Я могла есть вместе с монахинями, но смогла и уклоняться от этого. Я могла пить чай или кофе и есть печенья. Много времени я проводила в потрясающей библиотеке, и даже нашла там экземпляр Дантовской «Божественной комедии» 1903 года издания. Перед входом в библиотеку находилась небольшая прихожая, где был камин и два кресла-качалки. Я сидела и писала – идеи для книги, статьи в блоге, которые я намеревалась опубликовать, и целый список вещей, которые я собиралась успеть сделать до своей смерти. В монастыре был даже человек, похожий на миссис Дойл из «Отца Теда» – молоденькая польская девушка по имени Элизабет. Каждый вечер, около девяти часов, после службы, она приходила ко мне в келью, зная, что я, как раз, собиралась спать, и приносила с собой горячие сладкие напитки. Никогда раньше я не пила ничего подобного, но в монастыре такие вещи воспринимаются, как нечто абсолютно нормальное. Сочетание покоя и горячих молочных коктейлей и полной тишины успокаивали то, что я могла считать моей душой.

Я столько лет восстанавливала и реконструировала других людей, что теперь чувствовала себя не в своей тарелке, занимаясь реконструкцией самой себя.

Отец Конноли, священник монастыря, обычно присутствовал на монастырских трапезах. Он был родом