Читать книгу "Венец - Сигрид Унсет"

– Я знаю это, – сказала Кристин. – Но у нее, вероятно, не было причин думать, что намерения Эрленда настолько тверды, что ей не удастся поколебать их.

– Кристин, – просящим и боязливым голосом сказала Осхильд, – ведь ты теперь не бросишь Эрленда? Теперь вам нет иного спасения, как только спасать друг друга!

– Такой совет я вряд ли услышала бы от священника, – сказала Кристин и холодно улыбнулась. – Но я знаю, что не покину Эрленда, даже если бы мне пришлось растоптать ногами родного отца.

Фру Осхильд встала.

– Уж лучше нам чем-нибудь заняться, чем сидеть так, – сказала она. – Вероятно, мы все равно не заснем, если даже и попробуем лечь.

Она достала из клети маслобойку, принесла несколько мисок с молоком, перелила его в маслобойку и приготовилась сбивать масло.

– Дайте лучше мне, – попросила Кристин. – У меня спина помоложе.

Они молча принялись работать; Кристин стояла у двери в клеть и сбивала масло, а Осхильд чесала шерсть у очага. Только уже когда Кристин отцедила воду из маслобойки и начала мять масло, она вдруг спросила старуху:

– Тетя Осхильд, вы никогда не боитесь того дня, когда предстанете перед судом Божьим?

Фру Осхильд поднялась с места, подошла к Кристин и встала перед ней в полосе света:

– Может быть, у меня хватит мужества спросить того, кто создал меня такою, какова я есть, не смилуется ли он надо мной, когда придет час его воли? Потому что я никогда не просила его о милосердии, когда нарушала его заповеди. И никогда не просила я ни Бога, ни человека сбавить мне хотя бы одну полушку с той платы, которая была с меня спрошена в этом мире.

Немного спустя она тихо сказала:

– Мюнану, старшему моему сыну, было в то время двадцать лет. Тогда он был не таким, каким, я знаю, стал теперь. Они, мои дети, не были тогда такими…

Кристин тихо ответила:

– Все-таки господин Бьёрн был с вами каждый день и каждую ночь все эти годы.

– Да, и это у меня было, – сказала Осхильд.

Немного спустя Кристин кончила сбивать масло. Тогда фру Осхильд сказала, что нужно было бы попытаться заснуть.

Лежа в теплой постели, она обняла плечи Кристин одной рукой и прижала молодую голову к своей груди. И вскоре услышала по ровному и тихому дыханию Кристин, что та заснула.

IV

Мороз все держался. По всему приходу в каждом хлеву жалобно мычала голодная, истощенная недоеданием скотина, страдавшая от холода. Но уже теперь люди сберегали корм, насколько только могли.

В этом году мало кто ездил на Рождество в гости друг к другу; все по большей части сидели дома, каждый в своем углу.

На Рождество мороз стал еще крепче – казалось, каждый новый день был холоднее миновавшего. Жители прихода не могли упомнить такой суровой зимы – и снегу-то больше не выпадало, даже в горах, а тот снег, что выпал ко дню святого Клемента, смерзся и стал твердым, как камень. Солнце сияло с ясного неба, день начал уже прибавляться. По ночам на севере над горными гребнями мерцали сполохи, раскидываясь на полнеба, но они не приносили перемены погоды; иной раз выдавался облачный день, выпадало немного сухого снега, но потом опять наступала ясная погода и с нею жестокий мороз. Логен глухо ворчал н шумел под сковавшими его ледяными сводами.

Кристин каждое утро казалось, что у нее уже больше не хватит сил, что ей не выдержать этого дня до конца. И у нее было такое чувство, что каждый день – поединок между нею и отцом. Как можно им относиться так друг к другу в такое время, когда каждое живое существо по всему приходу, будь то человек или животное, страдает под гнетом единого для всех испытания? Но когда наступал вечер, то оказывалось, что и этот день она выдержала до конца.

Нельзя сказать, чтобы отец был с нею неласков. Они никогда не говорили о том, что разделяло их, но Кристин чувствовала за всем тем, чего Лавранс не говорил, что он непоколебимо твердо решил стоять до конца в своем отказе.

Душа у нее болела, и Кристин страшно не хватало его дружбы. Ей причиняло такую жестокую боль сознание, как много других забот и горестей лежало тяжелым бременем на плечах отца, – а если бы между ними все было по-прежнему, то отец говорил бы с ней об этом. Правда, в Йорюндгорде было лучше, чем в большинстве других мест, но все-таки и у них каждый день и каждый час чувствовался неурожайный год. Прежде, бывало, Лавранс выходил в зимние дни во двор и объезжал своих молодых лошадей, но в этом году он осенью продал их всех на юг Норвегии. И дочери было грустно не слышать звуков его голоса во дворе, не видеть, как отец возится со стройными лохматыми двухлетками в игре, которую он так любил. Конечно, в усадьбе у них не было пусто ни в клетях, ни в амбарах, ни в закромах после прошлогоднего урожая, но зато в Йорюндгорд приходило с просьбами о помощи много народу – купить или просто выпросить – и никто не уходил с пустыми руками.

Однажды поздно вечером к ним пришел на лыжах какой-то рослый старик, одетый в меха. Лавранс беседовал с ним во дворе, а Халвдан вынес ему поесть в старую горницу. Никто из домашних, видевших его, не знал, кто это такой, – пожалуй, это был один из тех, кто скрывается в горах; быть может, Лавранс встречался с ним там. Но отец ничего не рассказывал об этом посещении, молчал и Халвдан.

Но как-то вечером пришел человек, с которым Лавранс, сын Бьёргюльфа, был не в ладах в течение многих лет. Лавранс прошел с ним в амбар. Вернувшись в горницу, он сказал:

– Все то и дело просят у меня помощи. Но здесь, в моем собственном доме, вы все против меня. И ты тоже, жена! – сердито сказал он Рагнфрид.

Тогда мать, вспыхнув, бросила Кристин:

– Слышишь, что твой отец говорит мне? Но я не против тебя, Лавранс. Ведь и ты тоже знаешь, Кристин, что произошло поздней осенью на юге, в Руалстаде, когда он спускался вниз по долине еще с одним блудником, своим родственником из Хэугa, – она лишила себя жизни, несчастная женщина, которую он соблазнил и разлучил со всеми ее родными!

Жестко и сурово ответила Кристин:

– Я вижу, что вы столь же осуждаете его за те годы, когда он старался освободиться от греха, как и за те, когда он жил во грехе!

– Иисус, Мария! – взмолилась Рагнфрид, всплеснув руками. – Что с тобой сталось? Неужели даже это не заставляет тебя переменить свое решение?

– Нет, – сказала Кристин, – я не переменила решения.

Тут Лавранс поднял на нее взгляд со скамьи, на которой он сидел около Ульвхильд.

– Я тоже, Кристин, – глухо сказал он.

Но в глубине души Кристин знала, что до некоторой степени она переменила – если не решение, то взгляд на вещи. Она получила известие о том, как прошла эта страшная поездка. Все сошло легче, чем можно было ожидать. Ножевая рана, полученная Эрлендом в грудь, разболелась, – от того ли, что его прохватило морозом, или от чего другого; но только Эрленду пришлось пролежать некоторое время больным в странноприимном доме в Руалстаде. Бьёрн ухаживал там за ним в эти дни. Но то, что Эрленд был ранен, легче объяснило все остальное, и рассказу о происшедшем поверили. Когда Эрленд смог поехать дальше, он повез мертвую Элину в гробу до самого Осло. Там он с помощью отца Иона получил разрешение купить для тела Элины место на кладбище разрушенной церкви святого Никулауса, а потом исповедался у самого епископа в Осло, который наложил на него епитимью – ехать в Шверин к "святой крови"[55] . Сейчас Эрленда уже не было в Норвегии.