Читать книгу "Тест Тьюринга - Александр Петрович Никонов"

неожиданным и порой совершенно неочевидным решением. Наверное, поэтому я в департаменте прослыл особо умным русским. И оттого неплохо продвигался по карьерной лестнице. Если бы я с моими данными родился в Америке и начал карьеру с молодости, а не в довольно зрелом уже возрасте, больших успехов бы достиг!

А слабо мне достигнуть их сейчас? Нагнать! Чтобы Ленка гордилась. Моя жизнь теперь – ее жизнь… Эта столь простая мысль, еще сутки назад неведомая мне – из-за моего эгоизма, наверное, из-за постоянных попыток наверстать нечто упущенное, что наверстать невозможно, нагнать какой-то несуществующий уходящий вагон… эта мысль теперь казалась такой естественной. Черт возьми! Сколько времени я потратил впустую – того времени, которое мог бы уделить ей! Такая простая мысль – что у меня есть Лена, и она меня любит, и я именно ей обязан тем, что еще живу, – отчего же она не приходила мне в голову раньше? Двое суток назад? Месяц назад? Год назад?

Она же меня любит!

И значит, я ей должен себя.

Господи… Хорошо хоть поздно, но я этим осветился. Лучше поздно, чем никогда.

Набрать ей? Успела она зарядиться? На ходу я набрал ее номер, но абонент был вне зоны досягаемости.

И Фридман не отвечал. Длинные гудки. Бросил где-то телефон? Я видел таких людей. В воскресенье они забрасывают трубку черт знает куда. Правда, среди людей моей профессии таких не было. Но, в принципе, я таких знал. Семья – это святое! Я никогда не смогу так поступать, значок не позволит, но в остальном… Лена. Теперь только Лена…

А жрать-то хочется как! Нет, переработал головой я сегодня явно. О всякой ерунде, о философии сознания трудил мозг… Впрочем, я сейчас имею право увлекаться, чем хочу. Почему нет? Я же нашел смысл жизни! У меня будет собака. А гулять с ней будет Лена. Впрочем, я тоже буду гулять с ней, если она не сможет! Ладно… Я все буду делать, что она попросит. Даже могу уйти на бумажную работу, если я ей так дорог. Ну, буду перебирать бумаги и беречь себя. Наверное…

Так, вот и отельчик мой. Сразу в ресторан или занести пакеты в номер?

Сразу!

В ресторане я плотно поел. Даже с запасом. Посидел. И еще заказал для наилучшего переваривания бальзам. Бальзама не было. А что у вас есть? У них есть коньяк. Это несколько расстроило меня. Говорят, немцы называют бальзамы на травах каким-то своим ужасным длинным словом, которое переводится как «желудочная горечь». Специальное горькое пойло для наилучшего переваривания. Почему у них нет бальзамов? Я хочу!

У меня сегодня день так удачно складывался! И у Антона невидимая пудра с ресниц не осыпалась. И поговорили толстенько. И Ленка светит в моей жизни с будущей собакой… Но если собака нассыт или насрет в доме, я ей, конечно, всыплю. А Ленка будет защищать. А собака все равно будет любить нас обоих. Ее – потому что мама защищает. А меня – потому что мужик, сила, власть и хозяин. Пистолет ей дам понюхать…

Я поднялся к себе в номер, принял душ, почистил зубы, лег чуть-чуть полежать, чтобы подумать о чем-нибудь благодушном, ждущем меня впереди. И немедленно провалился в черноту…

Утром проснулся поздно. А стало быть, Лене звонить было слишком рано. А вот Фридману…

Его номер не отвечал. Осерчать, что ли? Сегодня уже рабочий день, блин!.. Ладно, в институте переговорим. Но раз он не отвечает, улечу явочным порядком. Черт возьми, я ему ничего не обязан, в конце концов, меня ждет жена!

Побрился, умылся. Еще раз для очистки совести набрал Андрея. Теперь он был вне зоны. Тогда я просто взял билет на ближайший рейс до Нью-Йорка и, поскольку до вылета оставалось еще больше половины суток, решил пойти в институт – поставить Фридмана в известность, если он там где-то бегает по подвалам, куда звонок не пробивается. И провести, так уж и быть, последнее собеседование. Почему нет?

Выйдя из двери и пройдя по гостиничному коридору до лифта, вспомнил, что забыл пакет со свитером. Пришлось вернуться. Для Фридмана это отличный подарок! Хотя, говорят, возвращаться – плохая примета. Но я в приметы не верю. Я прагматик и рационалист. Только вот слегка поколебленный с позавчерашнего дня в своих сугубо материалистических верованиях. Ха-ха!

Дорога до института была мне теперь знакома, словно родная, и преодолелась незаметно. Я приложил пропуск к турникету, кивнул человеческому существу в конурке вахтера – кажется, сегодня его роль исполнял старичок с седыми усами, которого я видел в первые пару дней, и, помахивая пакетом, прошел в лифтовой холл.

Народу в институтских коридорах было немного. То ли потому, что математическая богема привыкла спать поутру, то ли потому, что сидела по своим кабинетам, расписывая карандашами формулы. А чем еще занимаются математики? Мне почему-то вспомнился анекдот, который я еще в детстве прочел в одном юмористическом журнале. Кажется, звучал он так…

Бухгалтер научного института ругается на физиков, которым вечно требуется слишком дорогое оборудование. И приводит наглому физику, пришедшему с заявкой, пример:

– Вот как дешево нашему институту обходятся математики – им нужны только карандаши, бумага и ластики.

Потом задумался немного и добавил:

– А философы еще лучше – им даже ластики не нужны!

Хе-хе!.. Лепи, чего хошь, как Олег Палыч… Здесь, правда, институт математический, тут люди серьезные, с ластиками. Но чертовски интересно, чего они там пишут, в своих кабинетах? Это как – математик поутру приходит на работу, садится за стол, как и начинает делать математику?

Помнится, наш преподаватель матана в вузе говорил:

– Вы должны понять: математика является самой гуманитарной дисциплиной в мире! Она вообще не привязана ни к какой реальности!

Действительно. Придуманные из головы правила обращения с придуманными же, не существующими в реальности математическими объектами, вся эта невероятная заумь с комплексными и мнимыми числами, тензорами и прочими штуками неожиданно почему-то обретает реальное воплощение! Вдруг оказывается, что тот или иной раздел математики, сочиненный в тиши кабинетов чисто из головы, описывает реальный мир в его разных проявлениях.

Удивительно вообще, конечно, что природа математична. И этому неизменно удивлялся наш добрый лектор в институте – старенький профессор Макс Айзикович Акивис. Где он сейчас? Жив ли? Может, найти его, если жив? Хотя ему, наверное, уже под сотню лет.

А ведь он был прав, черт побери, наш Акивис! Это один из самых неразрешимых вопросов науки. С чего бы вдруг материальный мир подчинялся придуманной нашим сознанием математике, описывался ею?