Читать книгу "Образ Беатриче - Чарльз Уолтер Уильямс"

это уже не совсем человек. Свет, льющийся из Рая, поднимает его. Как говорит поэт: «che col tuo lume mi levasti» — «Ты поднял меня своим светом». «Я видел — солнцем загорелись дали // так мощно, что ни ливень, ни поток // таких озер вовек не расстилали» (I, 79–81).

С этого момента начинается движение Данте через девять небес к Эмпирею, через девять проявлений славы к пресущественной славе. «Все естества, — говорит Беатриче, — плывут к различным берегам // великим морем бытия, стремимы // своим позывом, что ведет их сам». Божественный луч «вечно мечет, вновь и вновь, // Не только неразумные творенья, // Но те, в ком есть и разум и любовь» (118–120). Два высших существа стремительно несутся в пространстве и времени, но для Данте этот путь связан еще и с возрастающим знанием небес. Чем выше они поднимаются, тем ослепительней становится красота Беатриче. Вечная реальность флорентийской девушки усиливается с каждым новым просветлением. Первую остановку в вознесении Данте описывает как вхождение в облако: «Казалось мне — нас облаком накрыло, // Прозрачным, гладким, крепким и густым, // Как адамант, что солнце поразило», как будто его тело вошло в еще не раскрытую жемчужину. Но его состав не смешивается со средой. Он сам по себе.

И этот жемчуг, вечно нерушим,

Нас внутрь воспринял, как вода — луч света,

Не поступаясь веществом своим.

(I, 34–36)

Эти строки позволяют точнее понять союз нашей природы с Богом. Это основа той физической взаимосвязи с Ним, которая не может реализоваться на земле. Данте увидел «Сущность, где непостижимо // Природа наша слита с божеством».

В этом райском круге поэт вдруг видит бледные лица блаженных душ, которые в бытность свою людьми нарушили обет отказа от образов под давлением обстоятельств непреодолимой силы, а затем, уже не испытывая давления, так и не вернулись на избранный путь. Это небеса лунного круга, населенные душами, чье раскаяние было признано недостаточным.

Здесь Данте беседует с Пиккардой, сестрой Форезе Донати, которую брат, Корсо Форезе, забрал из монастыря и насильно выдал замуж, и задает вопрос, на который многие в Аду ответили неправильно, да и в Чистилище многие затрудняются с ответом.

«Но расскажи: вы все, кто счастлив тут,

Взыскуете ли высшего предела,

Где больший кругозор и дружба ждут?»

(III, 64–66)

и Пиккарда отвечает ему:

«Брат, нашу волю утолил во всем

Закон любви, лишь то желать велящей,

Что есть у нас, не мысля об ином.

Когда б мы славы восхотели вящей,

Пришлось бы нашу волю разлучить

С верховной волей, нас внизу держащей, —

Чего не может в этих сферах быть,

Раз пребывать в любви для нас necesse

И если смысл ее установить.

Ведь тем то и блаженно наше esse,

Что Божья воля руководит им

И наша с нею не в противовесе.

И так как в этом царстве мы стоим

По ступеням, то счастливы народы

И царь, чью волю вольно мы вершим.

Она — наш мир; она — морские воды,

Куда течет все, что творит она,

И все, что создано трудом природы».

Тут я постиг, что всякая страна

На небе — Рай, хоть в разной мере, ибо

Неравно милостью орошена.

(III, 70–90)

Это узел, который соединяет личность и город. Это метод следования любому образу, метод служения Беатриче и земному граду (через Утверждение или Отрицание), метод познания великого порядка вещей. Если в «Новой жизни» описано приобщение к любви, то здесь она — необходимость. Здесь Любовь — это естественное состояние, среда и условие обитания блаженных душ. Вспомним: «... яко на небеси и на земли»[166]. Это первое небо — выход за пределы незрелой любви падших людей, для которой характерен обмен образами; но это и залог того, что романтизм может расти и расширяться, раз мы можем изучать слова блаженной души, переданные поэтом. Но и Беатриче, и другие блаженные души считают вопросы, рвущиеся из сознания Данте, неважными. Ему мимоходом объясняют, что никакой иерархии блаженных душ не существует ни здесь, ни выше, на небесах нет первых и последних, все равновысоки.

Все красят первый круг и там живут

В неравной неге, ибо в разной мере

Предвечных уст они дыханье пьют.

(IV, 34–36)

Вот каково неравенство небес, возведенное в закон. Именно закон важен, место неважно. Наше декларируемое равенство, это просто опьянение идеей демократии, всеобщего равенства, не зависящего от того, насколько душа способна воспринять дыхание «предвечных уст». Вместо подчиняющегося закону неравенства круга луны мы избрали безумие солнца, уничтожающего без разбора всякие различия. Но и здесь, в первом райском круге, никто не завидует Цезарю, Шекспиру или Богородице. Положение у всех равное, а вот функция у каждого своя. Иерархия может измениться в любой момент, и тогда функция станет еще более высокой. По-настоящему свободны лишь те, кто способен видеть и то, и другое.

Таков воздух рая, которым дышит Грифон. Но тем же воздухом дышат и блаженные души. Их пребывание здесь не означает простой выбор смирения. Они активны, они хотят, уяснив для себя Божью волю, нести знания всем, кто способен их воспринять. Это доставляет им радость, поскольку знание само по себе есть радость; и чем больше они отдают, тем больше получают. На первом небе Рая важнейшим становится намерение, а форма намерения — это обет. По крайней мере, так говорит о намерении поэма. Мы хотим разобраться в природе любви — и к Беатриче, и к Городу, и к Перводвижителю. Обеты, на которых здесь заостряется внимание, — довольно обыденные, но клятва есть клятва. Обеты, данные при вступлении в брак — не исключение, их суть не отличается от крещения, конфирмации или других обещаний, которые человек дает самому себе, или своему граду, будь то Флоренция, или любой другой град. Скрытый смысл «Пира» теперь более понятен. Клятвы — самое крайнее утверждение — серьезнее только смерть за веру. Соглашение, заключенное таким образом с Богом — а клятва именно