Читать книгу "Сломанная кукла - Лёка Лактысева"

Сын опустил голову, насупился. 

– Никитка, я обещаю: тебя никто не будет ругать и наказывать! Просто расскажи мне, что случилось? Ты спал? – я знала, что Елена Михайловна уложила сына на дневной сон, потом почувствовала себя плохо и спустилась вниз, чтобы поискать у нас в аптечке какие-то таблетки. 

– Спал. Потом проснулся, – неохотно кивнул Никита. 

– Проснулся, а няни нет, так?

– Да…

– И что ты дальше сделал?

– Пошел на ковер играть, – по-прежнему стыдливо пряча от меня взгляд, признался ребенок. 

– Хорошо. Ты сел на коврик и начал играть. А во что ты играл?

– В костер… хотел сделать такой, как в парке. 

Я тут же припомнила, что с неделю назад мы гуляли неподалеку от коттеджа и видели, как на окраине рощи кто-то из местных жителей запекал в углях картошку и жарил над огнем хлеб и сосиски, нанизанные на шампуры.

– А чем ты поджигал костер, сынок? – ласково спросила я, внутренне сжимаясь от возникшей перед глазами картинки.

Мое упущение! Это я должна была объяснить сыну, что в доме костер разводить нельзя!

– Зажигалкой… – Никита опустил голову еще ниже и прижался к моему боку.

– Я не злюсь на тебя, Кит! – снова успокоила я ребенка. – И не буду злиться, обещаю! Скажи мне, где ты взял зажигалку?

– У Степы. – Я хорошо помнила этого Степу: семилетнего шалопая, который почему-то часто играл с детьми помладше на общей детской площадке. 

– Степа подарил тебе зажигалку? – уточнила я.

– Да, – неуверенно отозвался сын. 

– А ты ему что подарил? – ну, не может быть, чтобы Степа не потребовал что-то взамен! Слишком уж он хитрый!

– Динозавра Рика, – Никита окончательно поник и даже глаза зажмурил, ожидая моего возмущения. 

– Степе так понравился Рик?

– Да. Он просил Рика, а я не отдавал!

– И тогда он предложил поменяться, – договорила я. 

Китенок промолчал, но в его молчании было невысказанное подтверждение моей догадки. 

– Никит, хороший мой мальчик! Теперь ты понимаешь, что такие маленькие детки, как ты, не должны играть с огнем?

Сын, не открывая глаз, кивнул. 

– А еще запомни, Кит: костер в доме палить нельзя! 

– А на веранде? – любопытство победило, и мальчишка разлепил веки, уставился на меня круглыми глазищами. 

– И на веранде нельзя. Она деревянная и может загореться. Запомни, Никит: огонь можно разводить только взрослым и только в мангале или на голой земле. Иначе будет пожар!

– Как у нас дома?

– Да. Как у нас… – я не выдержала, обняла и прижала сына к себе, поцеловала в маковку. – Знаешь, как мама за тебя испугалась? Ты ведь мог сильно-сильно заболеть!

– И даже умереть?

– … и даже умереть. – Я с трудом удержалась от того, чтобы вздрогнуть всем телом. 

– А ты бы плакала, если бы я умер? – продолжал задавать страшные вопросы Никита. 

– Я очень-очень сильно плакала бы, сынок. Много-много дней. Может даже, заболела бы…

– Я не хочу, чтобы ты болела! – сын обхватил меня за талию, захныкал. 

– Тогда больше никогда-никогда не играй с огнем и не разводи костер без меня, без папы или без деда Родиона. Хорошо? Обещаешь? – потребовала я с сына клятву. 

– Хорошо. Я не буду… никогда-никогда! 

В день, когда Никитку перевели из реанимации в детскую неврологию на долечивание, навестить внука приехал Родион Зиновьевич. Он привез Китенку пару новых книжек, очередного динозаврика. Ну и, разумеется, соков, печенья и йогуртов. 

Дед и внук хорошо пообщались, а когда Родион Зиновьевич уехал, сын впервые спросил об отце. 

– Мам, а когда папа ко мне приедет? – хватая меня за руку, поинтересовался он, когда мы возвращались в отделение с прогулки по больничной территории. – Он меня больше не любит?

Я растерялась, не зная, как поступить. Говорить сыну о том, что Зиновий пострадал по его, Никиты, вине, я была не готова. Слишком хорошо знала, насколько серьезно это может сказаться на неокрепшей детской психике. Дети и без того склонны винить себя во всех бедах, которые происходят с их родителями. Но и скрывать, что Зин в больнице, я не могла. Сын ведь и дальше будет переживать, скучать, недоумевать, почему вдруг отец перестал к нему приезжать и общаться с ним. 

– Папа заболел, сынок. Он лежит в другой больнице и приехать не может, – наконец, ответила я. 

– А почему папа заболел? Это из-за меня, да? Он сильно-сильно плакал?

– Нет, сынок, папа не плакал. Папа спасал тебя из огня, и огонь сделал папе очень-очень больно. Поэтому теперь папу лечат доктора. 

Сын нахмурил лобик, задумался.

Я ждала, что он будет задавать вопросы и дальше, но Никита больше ни о чем спрашивать не стал, но до самого вечера ходил притихший и задумчивый. И только перед сном попросил шепотом:

– Мама, давай позвоним папочке?

– Зачем, Кит? – удивилась я идее, которая пришла сыну в голову.

– Я хочу ему что-то сказать!

– Что ты хочешь сказать папе, Никит? –  я затаила дыхание.

– Что я его сильно-сильно люблю! – зажмурив глаза от смущения, признался мой мальчик.

* * *

Я пообещала сыну, что постараюсь придумать, как сделать, чтобы он смог позвонить своему папе. Утешенный моим обещанием, Китенок быстро уснул, а я задумалась. В наших непростых отношениях с Плетневым после пожара все стало еще сложнее. Меня разрывали противоречивые мысли и чувства. 

С одной стороны, я понимала, что уже дважды этот мужчина сделал для нас с Никитой больше, чем я могла когда-нибудь надеяться. Сначала он спас меня, оплатил мое лечение в московской клинике. Потом вынес из огня моего ребенка. Нет, не так! 

Нашего ребенка!

Настала пора признать: Зиновий принял сына и полюбил его всем сердцем. Тем самым, в наличии которого я было засомневалась. Что бы Плетнев ни делал – он старался действовать на благо сына. Так, как сам это благо понимал. 

Вот только не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад. 

Если бы Плетнев не отнял у меня Никиту, не перевез в свой дом, не приставил к нему няню – немолодую и, как оказалось, страдающую гипертонией женщину – пожара могло и не быть! Никита не оказался бы в смертельной опасности, да и сам Плетнев тоже не пострадал бы. 

Впрочем, как и все дети, рано или поздно Китенок познакомился бы с огнем. Винить во всем Зиновия было несправедливо, но очень хотелось! Моя злость на мужчину перегорела вместе с пожаром, а в душе образовалось выжженное пепелище. Там, под спекшимися корками, жили какие-то другие чувства. Благодарность? – да. Привязанность? – наверное...