Читать книгу "Наука логики. Том 2 - Георг Гегель"

Постольку необходимость рассматривать в логике идею жизни основывалась бы на и помимо этого признаваемой необходимости трактовать здесь о конкретном понятии познания. Но эта идея ввела себя в наше изложение в силу собственной необходимости понятия. Идея, в себе и для себя истинное, есть существенно предмет логики; так как она сначала должна быть рассмотрена в своей непосредственности, то она должна быть ухвачена и познана в той определенности, в которой она есть жизнь, дабы рассмотрение ее не оказалось чем-то пустым и лишенным определений. Здесь, пожалуй, можно лишь отметить, насколько логическая картина жизни отличается от других научных картин ее; однако здесь не место говорить о том, как она трактуется в нефилософских науках, а следует только указать, чем отличается логическая жизнь как чистая идея от природной жизни, рассматриваемой в философии природы, и от жизни, поскольку она находится в связи с духом. Первая как жизнь природы есть жизнь, поскольку она выброшена во внешность существования и имеет свое условие в неорганической природе, причем моменты идеи суть некоторое многообразие действительных образований. Жизнь в идее не имеет таких предпосылок, выступающих как образы действительности; ее предпосылкой служит понятие, как мы его рассмотрели выше, – понятие, с одной стороны, как субъективное, а с другой стороны, как объективное. В природе жизнь выступает как та наивысшая ступень, которая достигается ее (природы) внешним характером благодаря тому, что эта внешность ушла внутрь себя и снимает себя в субъективности. В логике же именно простое внутри-себя-бытие достигло в лице идеи жизни своей истинно ему соответствующей внешности; понятие, выступавшее раньше как субъективное, есть теперь душа самой жизни; оно есть то движущее начало, которое, проходя сквозь объективность, опосредствует для себя свою реальность. Когда природа, беря исходным пунктом свою внешность, достигает этой идеи, она выходит за свои пределы; ее конец имеет бытие не как ее начало, а как ее граница, в которой она сама себя снимает, и точно так же моменты реальности жизни получают в идее жизни не образ внешней действительности, а остаются заключенными в форму понятия.

В духе же жизнь выступает отчасти как противостоящая ему, отчасти же как положенная единой с ним, а это единство – как снова порожденное чисто им, а именно, жизнь следует брать здесь вообще в собственном смысле этого слова, брать как природную жизнь; ибо то, что называют жизнью духа как духа, есть его своеобразие, которое противостоит голой жизни; говорят ведь также и о природе духа, хотя дух есть не нечто природное, а, наоборот, противоположность природе. Стало быть, жизнь как таковая есть для духа отчасти средство (взятую таким образом, дух противопоставляет ее себе); отчасти он есть живой индивидуум, и жизнь есть его тело; отчасти же это его единство с его живой телесностью порождается из него самого как идеал. Ни одно из этих соотношений с духом не касается логической жизни, и ее здесь не следует рассматривать ни как средство некоторого духа, ни как его живое тело, ни как момент идеала и красоты. Жизнь в обоих случаях – жизнь как природная и жизнь как находящаяся в соотношении с духом – обладает некоторой определенностью своей внешности; в первом случае – в силу своих предпосылок, которые суть другие образования природы, во втором же случае – в силу целей и деятельности духа. Идея жизни, взятая сама по себе, свободна от служащей предпосылкой и обусловливающей объективности, равно как и от соотношения с субъективностью духа.

Жизнь, рассматриваемая ближе в ее идее, есть в себе и для себя абсолютная всеобщность; та объективность, которой жизнь обладает в себе самой, всецело проникнута понятием и имеет субстанцией только его. То, что различает себя как часть или согласно какому-нибудь другому внешнему соображению, имеет в самом себе все понятие целиком; понятие есть вездесущая во всех частях душа, остающаяся простым соотношением с самой собой и единой в том многообразии, которое свойственно объективному бытию. Это многообразие как внешняя себе объективность обладает безразличным устойчивым существованием, которое в пространстве и во времени (если можно было бы уже здесь упомянуть о них) есть совершенно разная и самостоятельная внеположность. Но в жизни внешность выступает вместе с тем как простая определенность ее понятия; таким образом, душа вездесуще излита в это многообразие и вместе с тем безоговорочно остается простой единостью конкретного понятия с самим собою. При рассмотрении жизни, этого единства ее понятия во внешней объективности, в абсолютной множественности атомистической материи, у мышления, держащегося определений отношений рефлексии и формального понятия, совершенно иссякают все его мысли; вездесущность простого в многообразной внешности представляет собой для рефлексии абсолютное противоречие, а поскольку рефлексии приходится вместе с тем принять эту вездесущность из восприятия жизни и тем самым признать действительность этой идеи, она есть для рефлексии непостижимая тайна, так как рефлексия не ухватывает понятия или ухватывает его не как субстанцию жизни. Но простая жизнь не только вездесуща, но безоговорочно есть устойчивое наличие и имманентная субстанция своей объективности; а как субъективная субстанция она существенно есть влечение, и притом специфическое влечение особенного различия, и столь же существенно она есть единое и всеобщее влечение специфичности, которое приводит это свое обособление обратно к единству и сохраняет его в последнем. Лишь как это отрицательное единство своей объективности и своего обособления жизнь есть соотносящаяся с собой, для себя сущая жизнь, душа. Она тем самым существенно есть единичное, которое соотносится с объективностью, как с некоторым другим, как с неживой природой. Поэтому изначальное суждение[91] жизни состоит в том, что она как индивидуальный субъект отделяет себя от объективного и, конституируясь как отрицательное единство понятия, создает предпосылку некоторой непосредственной объективности.

Жизнь должна быть поэтому рассматриваема, во-первых, как живой индивидуум, который есть для себя субъективная тотальность и пред-положен как безразличный к некоторой противостоящей ему, как безразличная, объективности.

Во-вторых, жизнь есть жизненный процесс, состоящий в том, чтобы снять свою предпосылку, положить безразличную к жизни объективность как отрицательную и осуществить себя как ее (объективности) мощь и отрицательное единство. Этим жизнь делает себя таким всеобщим, которое есть единство себя самого и своего другого.

Жизнь есть поэтому, в-третьих, процесс рода, заключающийся в том, что она снимает свою единичность и относится к своему объективному наличному бытию, как к самой себе. Этот процесс есть, стало быть, с одной стороны, возврат к ее понятию и повторение первого расщепления, становление некоторой новой индивидуальности и смерть первой непосредственной индивидуальности; но, с другой стороны, ушедшее в себя понятие жизни есть становление относящегося к самому себе понятия, существующего для себя как всеобщее и свободное, – переход в познание[92].