Читать книгу "Только с дочерью - Бетти Махмуди"

Но где же она?

С тоски и отчаяния я начала читать библиотечку Махмуди на английском языке. Большинство из его книг были посвящены исламу, но мне это было безразлично. Я читала их от корки до корки. В том числе словарь Уэбстера. К сожалению, здесь не было Библии.

Все эти тягостные дни и ночи со мной был только Господь. Я непрерывно с Ним разговаривала. Постепенно – не знаю, сколько прошло времени, – в моем воспаленном мозгу вызрел план. Беспомощная, пойманная в ловушку, беззащитная, я была готова на все, лишь бы воссоединиться с Махтаб. И я решила проникнуться религией Махмуди.

Я с усердием изучала пособие – ритуалы и обычаи, сопутствующие мусульманской молитве, – и стала следовать всем его предписаниям. Перед молитвой я ополаскивала водой лицо, руки – кисти и предплечья – и верхнюю часть ступней. Затем я облачалась в белую молитвенную чадру. Когда мусульманин возносит молитву, стоя на коленях и упадая ниц в знак покорности воле Аллаха, он не должен касаться лбом плодов труда рук человеческих. На улице это решается просто. В доме можно воспользоваться молитвенным камнем – здесь их было несколько. Это просто комочки затвердевшей глины около дюйма в диаметре. Эти были изготовлены из особой глины – из Мекки, – хотя сгодилась бы и любая другая.

Укутанная в чадру, я припадала лбом к молитвенному камню, открыв перед собой пособие и по многу раз повторяя молитвы.

Однажды утром, когда Махмуди встал с постели, я удивила его, совершив вслед за ним ритуал омовения. Он изумленно наблюдал за тем, как я облачилась в чадру и опустилась на пол в холле. Я даже знала свое место – не рядом с ним, а чуть поодаль, сзади. Мы оба повернулись лицом к Мекке и завели свой речитатив.

Я преследовала двойную цель. Хотела угодить Махмуди, пусть даже он и разгадает мой шитый белыми нитками план. Я пыталась заслужить его благосклонность ради того, чтобы вернуть Махтаб, – разве одно это многого не стоит? То, что он разлучил меня с Махтаб, было его последней попыткой меня покорить. И разве сейчас я не доказывала ему, что его замысел удался?

Но моя главная цель заключалась в другом. Я молилась искреннее, чем Махмуди мог предположить. Я отчаянно нуждалась в любой помощи. Если Аллах такой же Верховный Бог, как и мой, я буду старательно исполнять его заповеди. Мое стремление угодить Аллаху превосходило мое стремление угодить Махмуди.

После того как мы исполнили молитвы, Махмуди строго сказал:

– Нельзя молиться по-английски.

Передо мной встала новая задача. В течение нескольких дней, с утра до вечера, я заучивала арабские тексты, пытаясь внушить себе, что я все-таки не превратилась в набожную иранскую домохозяйку.

Однажды меня пришла проведать Эллен, возвестив о своем приходе звонком в дверь. Мы переговаривались через окно.

– Несмотря на запрет Махмуди, я пришла тебя проведать, – сказала она, – справиться, жива ли ты. Есть какие-нибудь новости?

– Нет.

– Ты не узнала, где Махтаб?

– Нет. А ты?

– Нет. Может быть, поможет ага Хаким? Махмуди его уважает. Я могла бы поговорить с агой Хакимом.

– Не надо. Если Махмуди узнает, что я кому-то пожаловалась, это только подольет масла в огонь. Я не хочу усугублять положение. Единственное, что мне нужно, – это увидеть Махтаб.

Эллен согласилась с моими доводами, печально покачав головой.

– Ты можешь сделать для меня одну вещь, – сказала я. – Принеси мне Новый завет.

– Хорошо. Но как я тебе его передам?

– Я спущу на веревке какую-нибудь корзинку.

– Ладно.

Эллен ушла, но так и не вернулась с Новым заветом. Возможно, почувствовав себя виноватой за этот тайный визит, она обо всем рассказала Хормозу.

Как-то раз, солнечным утром, я стояла на заднем балконе и пыталась определить, не тронулась ли я умом. Сколько времени все это продолжается? Я попыталась отсчитать дни в обратном порядке – до драки. Было ли это месяц назад? Или два? И запуталась. И решила вести счет по пятницам, ибо дополнительные призывы к молитве отличали их от остальных дней недели. Я напрягла память, но смогла припомнить только одну пятницу. Неужели прошла всего неделя? А не две? Неужели все еще стоял апрель?

Я заметила, как из открытого окна в доме напротив за мной наблюдает соседка. Я видела ее впервые.

– Откуда вы? – вдруг крикнула она на плохом английском.

Я удивилась и испугалась. В меня закрались подозрения.

– А что? – спросила я.

– Я знаю, что вы иностранка.

Отчаяние развязало мне язык. И я не стала терять время на раздумья о том, друг она или враг.

– Меня держат взаперти, – выпалила я. – У меня отняли дочь и посадили меня под замок. Мне нужна помощь. Пожалуйста, помогите.

– Я вам сочувствую, – ответила женщина. – Я сделаю для вас все, что смогу.

Но что она могла сделать? Ведь любая иранская домохозяйка была немногим свободнее меня. У меня появилась идея.

– Я хотела бы отправить письмо своим близким, – сказала я.

– Хорошо. Пишите. Потом я выйду на улицу, и вы бросите мне его из окна.

То, что я нацарапала, было скорее запиской, причем не вполне удобоваримой. Я постаралась как можно короче изложить последние новости и просила родителей какое-то время не давить ни на посольство, ни на Госдепартамент. До тех пор, пока ко мне не вернется Махтаб. Я написала, что люблю их. Вся страничка была залита слезами.

Я сняла жалюзи с окна на фасаде и с конвертом в руках стала ждать появления соседки. По тротуару проходили редкие прохожие – я сомневалась, узнаю ли свою благодетельницу, укутанную в чадру или русари. Мимо прошло несколько женщин, но они даже не взглянули в мою сторону.

К дому приближалась еще одна. Она была одета в черное манто и русари и как будто спешила по делам. Однако, поравнявшись с моим наблюдательным пунктом, она посмотрела вверх и едва заметно кивнула. Письмо выскользнуло у меня из рук и, плывя по воздуху, словно осенний лист, опустилось на мостовую. Моя новая союзница быстро подняла его и, спрятав в складках платья, заспешила прочь.

Больше я ни разу ее не видела. Я подолгу стояла на заднем балконе в надежде, что она покажется, но она, по-видимому, решила больше не подвергать себя риску.

Мои расчеты оправдались – видя, как усердно я молюсь Аллаху, Махмуди смягчился. В качестве вознаграждения он принес мне экземпляр «Хайяна» – ежедневной газеты, выходившей на английском языке. Все сообщения здесь были пропагандистским враньем, но по крайней мере я могла хоть что-то читать на родном языке, помимо религиозных книг и словаря. Кроме того, теперь я знала число. Было невозможно поверить, что прошло всего лишь полторы недели моего заточения. Может, «Хайян» врал насчет числа, так же как и насчет всего остального?