Читать книгу "«Сатурн» под прицелом Смерша - Анатолий Терещенко"

— Война… Я ее видел уникально — и по одну сторону, и по другую. Летом 1941 года мне было страшно за Родину. Немец гнал наше воинство такими темпами, что стало стыдно за РККА и ее некоторых «полководцев». Если бы вы видели, что было под Вязьмой! Землю красили кровью наших погибших народных ополченцев гусеницы немецких танков. Я видел картины, когда быстроходные броневые машины гонялись за нашими обезумевшими солдатами. Настигали и давили. ПТР не было. А с бутылкой и гранатой не навоюешь с ними…

Потом в партизанском отряде я увидел раздвоение общества на партизан и предателей. Последних было на первых порах больше. Они пополняли ряды полицаев и старост сел, деревень, поселков и городов, превращаясь в хорошо вооруженных карателей. А у партизан и народных ополченцев существовала проблема с вооружением, одеждой, питанием. Снимали винтовки с убитых. Автоматов было мало. Вот так и воевали…

С боями я понял, что не надо заострять внимание на плохом, хорошего в жизни все-таки больше, иначе человечество не шагнуло бы в своем техническом оснащении так стремительно вперед. Любая война заставляет шевелить мозгами быстрее и думать глубже.

А в немецкой разведшколе я, к своему удивлению, узнал, что в РККА было больше танков с мощными дизельными моторами. У немцев «панцири» ходили на бензине. Нет, не ходили, а летали. Поэтому они выигрывали у наших машин за счет скорости, — утверждал Александр Иванович.

— А в чем немцы проигрывали? — спросил Кондратенко.

— Горели немецкие танки, как спички, если даже пуля попадала в мотор, не говоря уже о снаряде. А пэтээров у нас не было на вооружении. Потом, правда, появились. Ах, как они были нужны летом сорок первого! Обстановка заставила Сталина напрячь оружейников — артиллерийских конструкторов.

Что касается работы в «Сатурне» — ходил, как по лезвию бритвы. Нервы приходилось держать в узде — не расслабляться. Неверный шаг через предательство — и конец всему. Одолел я абверовских немцев, пришел с тайного фронта победителем. Я их задушил в их «сатурновском» логове. Взамен — чехарда: подозрения, лагерь, крах семьи, унижения… Ах, не хочу продолжать.

Кто из разведчиков остался в живых, тот был связан обетом молчания. Многих из эпохи 1930-х годов репрессировали. Почему? Я думал над этим всю свою жизнь и не находил ответа. А сейчас понял: разведчики видели «зазеркалье». Некоторые разочаровались в нашей действительности…

Немцы еще нам проигрывали в силе духа. Наполеон в конце жизни говорил, что можно победить любое оружие, кроме силы духа. Они и наткнулись, как на пику, на эту нашу силу.

Сейчас прошло уже более полувека, за это время изменился не только климат, но и кое-что поважнее, посерьезней: ценой потерь, ценой утрат, ценой поражений вершилась какая-то перестройка сознания. Люди стали практичней безо всяких сантиментов. Куда девалась человечность? Человека одели в стяжательские одежды, потому что на кону были видны легкие деньги. А за ними приличная прибыль от производимого ими порой сомнительного качества товара, — отвечал Козлов.

— Ваша оценка битвы под Москвой? Что это было — природа или человек? — в голосе губернатора прозвучало почти детское любопытство, хотя у него был ответ, взятый из художественной литературы. Он же хотел услышать его от очевидца.

— Николай Игнатович, дело в том, что после поражения фашистов под Москвой немцы и весь Запад хором завыли, что не только под нашей столицей, но и в других зимних кампаниях вермахт, вплоть до дня своего краха в сорок пятом, проигрывал в нечестной борьбе. В том числе из-за обилия партизан.

А еще он проигрывал и проиграл, мол, не Красной армии, а российскому генералу Деду Морозу. Но позвольте, в одинаковых условиях были обе стороны. А то, что тыловики Берлина не позаботились о своем воинстве — грех на них. Наша версия одна — побеждали в войне и в жару и зиму качества нашего советского солдата: ум, сметка, бесстрашие, долг и верность не Сталину, а великому историческому Отечеству. Сталина перед войной и в начале ее многие проклинали за репрессии, а потом он стал «символить» постепенно — плод агитации и пропаганды. Но нельзя отобрать у него напористость, живой ум и быструю адаптацию при решении любой проблемы. Он быстро умел дойти до тонкостей и в военном деле — опыт Гражданской войны не отнимешь.

Помню, один священник в нашем партизанском отряде поддерживал людей приблизительно такими словами: тот, кто погибает в справедливом бою тотчас освобождается от всех грехов и достигает более высокого положения подобно существу, убитому на жертвенном алтаре.

Когда он видел картины зверств германских арий, он принимал обет: «Пока не уничтожу «коричневого» удава, нормальной жизни не будет». А потом — после сорок третьего не только качество, но и количество нашего вооружения существенно выросло. Появилось у наших воинов второе дыхание на 4-годичном марше. Пружина РККА, прижатая до Сталинграда, стала резко распрямляться… Вот и ответ мой солдатский….

— Ваш прогноз о России? — почти не пошевелив губами, спросил Кондратенко.

— Тяжело ей придется ковыряться в развалинах порушенной отечественной промышленности. Но придут разумные люди, вздрогнут от увиденного, почешут за ухом и, возможно, предложат рациональный рецепт лечения страны, в которой не будет накачанных деньгами олигархов. А взяточников, особенно из чиновничества, в том числе и высокого уровня, станут законно расстреливать…

Хочу сказать еще об одной болячке. В России во все времена выборы превращались в скачки, в которых участвует одна лошадь.

При разных кризисах государства меняются. Сегодня государства на карте, а завтра — другая карта и другие государства. Был Советский Союз, теперь его осколок — Российская Федерация. Но у этого осколка безмерно вырос государственный аппарат чиновников на всех уровнях. Почему-то раньше в Кремле располагался Верховный Совет СССР, Политбюро ЦК КПСС и Совмин СССР, — отвечал несколько взволнованный Козлов, — а сегодня, когда страна вдвое меньше и даже партия нами не правит, президентским структурам там тесно. Значит, верхи дали возможность жировать «слугам народа».

— Тут я полностью на вашей стороне. Но позвольте Александр Иванович, а где же преемственность традиций? А как же вера, искусство и культура? В конце концов, как же законы? — Кондратенко обеспокоено, задавая коротко сложные вопросы, посмотрел на своего визави.

— Извините, но если то или иное государство ошибается, и причем часто, то у него не может быть ни искусства, ни законов, ни культуры. У него сплошная ложь — лужа-с! А она быстро высыхает. Подует ветер и унесет пыль осадка сухой лужицы. И ничего не останется. Что касается жизни — она у меня на кончике пера. Я дописываю ее. Хочется увидеть цветущую Россию — пока же нечем похвастать. Судьба продает дорого то, что обещает дать. Люди до сих пор не научились беречь время. При безделье и бездумье оно — хищник. Время забирает нас не тогда, когда ему нас жалко, а тогда, когда мы ему нужны! Оно может быть тираном и добряком. Пока оно тиранит Россию. Мы до сих пор жуем то, что оставил распавшийся Союз. В последние десятилетия он работал уже на устаревшем оборудовании эпохи сталинской индустриализации тридцатых годов. Вот оно и затрещало сегодня по всем швам. Странно, что оно еще каким-то чудом держится. Но со временем оно рухнет — и что тогда? Очередная гибель страны? Этого допустить нельзя. Я не хочу, чтобы исчезла Родина. Надо новую индустриализацию запускать. Но пока наши чиновники молчат и только обещают из года в год втолкнуть Россию в число пяти цивилизованных экономик мира. Все чувствовали приближение катастрофы девяностых годов. Я заметил изменения поведения власти. Она видела приближение катастрофы, поэтому чиновники и партийцы наверху от собственного бессилия становились все раздражительнее и злей. Этого нельзя допустить сегодня. Я так считаю: в какую бы вазу человека не поставила жизнь — он должен стоять красиво, а еще, чтобы правда не ходила на протезах! — возбужденно отвечал Александр Иванович.