Читать книгу "Воздух, которым ты дышишь - Франсиш Ди Понтиш Пиблз"

Взлететь на луну. Это не его слова, это слова Грасы.

– Она говорила с вами? – спросила я. – Она знает, что вы предлагаете мне спрыгнуть с корабля?

– Грасинья? Она не в состоянии решить, какие туфли надеть, чтобы пройти по коридору. Но у моей девочки есть амбиции. И, выбирая между мной и тобой, она сделает правильный выбор. Скоро сама увидишь.

– Я и не знала, что есть выбор.

– А его и нет. – Сеньор Пиментел привалился ко мне плечом, его губы оказались у моего уха, как будто он собрался поделиться со мной какой-то поразительной сплетней. – Я ее отец. Ее хранитель. Мой долг – защищать невинную девочку от авантюристов, от музыкальных банд, от гангстеров и кобелих. Скверное выйдет дело, если я пойду в полицию, в суд… Мы оба знаем, кто победит.

Дверь залы открылась. Граса и мальчики замерли. Смех. Женщины в массивных украшениях и газовых платьях вплывали в залу, иные под руку с мужчинами, иные поодиночке. Мужчины в смокингах, со стаканами бренди в руках, перешучиваясь, направлялись к стульям в переднем ряду.

– Концерт вот-вот начнется. – Сеньор Пиментел кивнул на дверь: – Ты знаешь, где выход, Ослица.

Мне понадобилась вся сила воли, чтобы не врезать ему. Я закрыла глаза и представила себе, что сказала бы Граса, если бы я принялась лупить ее дражайшего папашу прямо здесь, в бальной зале, на глазах у хозяина и гостей. Может быть, именно драки сеньор Пиментел и хотел – так он заработал бы сочувствие Грасы и добился, чтобы меня выкинули из особняка Барросу. Но сеньор Пиментел недооценил меня. Не он первый, не он последний.

– Я бы на вашем месте не особо надеялась, – сказала я спокойно, хотя перед глазами у меня все плыло от ярости.

Сеньор Пиментел улыбнулся и бросился приветствовать гостей, как если бы был хозяином вечеринки. Потом он представил публике свою прекрасную дочь, Софию Салвадор. Музыкантов «Голубой Луны» упомянуть он не удосужился.

Сколько концертов Грасы и парней я видела, стоя за кулисами? В больших и маленьких залах, в дешевых кабаках и в особняках, в казино и кабаре, для пьяного сброда и для благородной публики – все они сейчас сливаются в одно долгое-предолгое представление, которое я снова и снова разыгрываю в памяти, и пластинка все крутится, крутится.

Граса начинала мило, чуть кокетничая, – песенки для забавы, словно вы встретились на шумной вечеринке и завели легкий флирт. Потом понемногу переходила к другим песням, романтическим. Голос ее превращался в шепот, нежнейший тихий стон. Она доверялась тебе, просила пустить ее переночевать. И когда ты уже думал, что раскусил ее, она подавала парням знак, вздыхала, встряхивала головой, обхватывала микрофон и переходила на медленный темп, к песням, полным печали. Она ломала мелодию, тянула звуки так, что слушатели начинали беспокоиться за нее – слишком высоко, слишком низко, она наверняка сфальшивит. Ее тело дрожало от усилий. Она закрывала глаза, сцепляла руки, иногда даже опускалась на колени. А ты – и все вокруг – не дышал, боясь, что она переломится, развалится прямо перед тобой на куски. Но вот она вставала – и голос, мощный, сияющий, омывал тебя, подобно теплой воде, и ты понимал: такая не развалится.

Когда София Салвадор заканчивала выступление, аплодисменты были не обязанностью, а освобождением. Пока она пела, ты бессознательно задерживал дыхание и напрягался всем телом: вдруг малейшее твое движение напугает ее и она убежит? Но когда София Салвадор кланялась и произносила слова благодарности, то все эмоции, которые она загоняла в тебя, вырывались наружу. Как можно было не хлопать, не улюлюкать, не свистеть, не кричать «еще, еще!»? Еще! Еще, пожалуйста, всего одну! И конечно, София Салвадор уступала. Как и в тот вечер, в особняке у Льва.

Она пела и пела – у меня уже ныли ноги, от яркого света двоилось в глазах. Когда София наконец замолчала, ее грудь блестела от пота, волосы спутались, тушь размазалась по лицу. А сливки общества оглушительно хлопали, вытирали мокрые от слез лица, а потом разом бросились к Софии. Благородные дамы и господа благодарили Грасу, ребят, даже сеньора Пиментела, а тот, сияющий, раскрасневшийся, отвечал на рукопожатия, ну просто папаша у дверей родильного отделения. Я могла бы протолкаться в центр толпы. Могла бы заставить их поблагодарить и меня – написавшую эти песни. Человека, который привел всю эту машину в действие. Но чего стоит признание, если оно не добровольно? Снисхождение. Подачка тех, в чьей власти раздавать подачки. Сеньор Пиментел прав: я жадна, но я вовсе не сжимаю в кулаке все, до чего могу дотянуться, я разжимаю чужие кулаки, чтобы забрать свое. Тем вечером я поняла, что устала от этого. Я хотела, чтобы все давалось легко – или не давалось вовсе.

Толпа гостей загораживала дверь, что вела в лабиринт служебных коридоров, и я выскользнула через главный вход в просторный вестибюль. Мои каблуки застучали по мраморному полу. Я испуганно подумала, что какая-нибудь горничная или дворецкий услышит меня и подумает, что я пробралась в дом тайком. Я ускорила шаг, каблуки застучали быстрее. Наконец я увидела массивную дверь, такую тяжелую, что пришлось тянуть ее обеими руками. На улице шипели, потрескивали газовые фонари. Приподняв подол платья, я неуверенно побрела по каменной дорожке.

Отойдя немного, я оглянулась на особняк Льва. Сияли все окна до единого, вечеринка охватила весь дом. За каким-то из этих окон была и Граса – смеялась, принимала комплименты, очаровывала, кружила головы. Люди в этом особняке были настоящими хозяевами Рио, в отличие от Коротышки Тони, Мадам Люцифер или даже Роллы. Они контролировали Бразилию, а не какую-то вшивую Лапу. Может, мои горизонты и правда слишком узки, а хватка слишком сильна. Может, я и правда помеха. Может, я и правда не спасательный круг, а камень на шее Грасы, который тянет ее на дно.

Надо попросить шофера, чтобы отвез меня назад, в Лапу; если откажется – пойду пешком. Я представила, как бреду по извилистой дороге, по холмам Санта-Терезы, мимо ворот особняков, под арками акведуков, как добираюсь до нашего пансиона на рассвете, если, конечно, вообще доберусь. Я поразмышляла, не заглянуть ли к Анаис, но отказалась от этой мысли. С ней я всегда была ученицей, ждущей одобрения наставницы. Но в ту ночь мне не хотелось соответствовать чужим ожиданиям. Мысли мои переключились на скучающих шоферов роскошных авто, уж они-то наверняка по достоинству оценят мое общество. Я представила, как мое роскошное вечернее платье задрано до пояса, как я ногами сжимаю тело шофера с такой силой, что у него перехватывает дыхание, как он долбит меня, а я смеюсь над ним, как говорю ему, что он ничтожество, как шлепаю его по заду и приказываю долбить сильнее, как он вбивает меня в кожаное сиденье – пока я не растекусь в ничто. Пока не исчезну без остатка.

Мне нужно, чтобы ты была на моей стороне.

Против кого?

Против всех. Против всего мира.

Этот мир сожрет нас с костями.

Я опустилась на каменные плиты и уткнула лицо в ладони.

Просидев так какое-то время, я поднялась и поняла, что не помню, где находятся гаражи со сверкающими машинами и их шоферами. Я неуклюже брела по узкой и темной дорожке, каблуками увязая в гравии. От внезапного резкого запаха я задохнулась – будто очутилась в одном из тупиков Лапы, где имели обыкновение облегчаться пьяницы. Послышалось рычание.