Читать книгу "Темная вода - Татьяна Корсакова"

Помнится, в тот год Вадим сбежал в Загорины из лагеря, в который на все лето определил его отец. Почти сто километров проехал на попутках. На что надеялся? Да ни на что! Просто пустота внутри сделалась совсем уж невыносимой.

Он приехал как раз вовремя, чтобы попрощаться. Бабушкин дом пропах болью и сердечными каплями, а старый комод был похож на алтарь. Фотографии мамы, фотографии самого Вадима – совсем маленького и уже повзрослевшего. Оказывается, отец отправлял бабушке его фото. Отцовский долг, как он есть…

Там, у постели умирающей бабушки, в доме, где прошли его самые счастливые годы, Вадима накрыло первый раз. Это была такая жуткая, такая неизбывная тоска о несбыточном! О детстве, которого его лишили! О маме, которую у него отняли!

Он прожил с бабушкой три дня, до самой ее смерти. Он держал ее за руку и, затаив дыхание, прислушивался к ее последним словам. Утром четвертого дня за ним явился отец в сопровождении участкового милиционера.

Остаться на похоронах бабушки отец Вадиму не позволил, наверное, в наказание и назидание. Но оставил денег соседке бабе Глаше, чтобы присмотрела, помогла с погребением.

Вадим не спорил и не сопротивлялся, даже полный укора отцовский взгляд выдержал не моргнув. В голове его все еще звучали последние бабушкины слова. Может, бред умирающей, а может, откровение. Оказавшись в отцовской квартире, он записал каждое слово, чтобы ненароком не забыть. Теперь у него появилась цель, которой можно было заполнить пустоту. Он найдет того, кто отнял у него его маму. Найдет и заставит заплатить за все!

– …Я его не видел. – Яков выбил из пачки еще одну сигарету, закурил.

– Он приходил к дому Нины. С оружием приходил. Откуда оно у него, а? Он только что откинулся с зоны, где ему взять оружие?

Яков посмотрел на Вадима странно, словно бы с жалостью, а потом сказал:

– Это же Загорины, парень! Лесной и озерный край. Тут каждый второй если не охотник, так рыбак. Оружие есть почти у всех. У кого легальное, а у кого… – Он многозначительно махнул рукой, давая понять, что нелегального оружия в Загоринах куда как больше.

– То есть ружье – это не проблема?

– Не для Сереги Лютаева. Он с батей на охоту ходил с четырнадцати лет. Наверняка где-то в лесу у них имелся схрон.

– Хорошо. – Чернов кивнул. – Можно ли предположить, что если есть схрон, то есть и какое-нибудь укромное место?

Яков долго не отвечал, молча курил сигарету, а потом наконец сказал:

– Полиция первым делом проверила дом его родителей. Ну, сразу после убийства этой… девочки. Не было его там, даже следов не нашли.

– Это означает только одно: в родительский дом Лютаев после тюрьмы не возвращался. Яков, где еще он мог спрятаться? Ты должен мне рассказать, если знаешь.

– Я не знаю. – Яков покачал головой. – То есть я не уверен. Надо было бы проверить, навестить, так сказать, по старой памяти, но я не решился.

– И полиции про это место не рассказал.

– Не рассказал! – ответил Яков с вызовом. – Ты пойми, парень, другом он мне был! Закадычным дружком с детства! Я же до сих пор поверить не могу, что это он тогда Алену и… маму твою убил. Он всегда горячий был, сорвиголова! Шкура на нем горела! Но чтобы убийство, чтобы зверство такое… – Яков помолчал, сказал уже тише: – Не укладывается такое у меня в голове.

– Место укромное покажешь? – спросил Чернов, уже почти не надеясь на успех. Когда дело касалось Темной воды и всего, что с ней связано, все загоринские стояли насмерть, не хотели бередить старые раны, не хотели вспоминать. Вот такое коллективное умопомрачение.

– Покажу, – сказал Яков и решительно встал на ноги. – Только ты обещай, что не станешь чинить самосуд. Вот в глаза мне сейчас посмотри и пообещай!

Как такое пообещать, когда в сердце до сих пор черная дыра? Как выжгли ее в детстве, так она и не затянулась… И непонятно, затянется ли вообще когда-нибудь.

– Мне нужно с ним поговорить. – Да, поговорить. Сначала поговорить, а там видно будет.

– Оружие у тебя с собой? – спросил Яков.

Оружие было, лежало на заднем сиденье джипа, но ответить Чернов не успел.

– Значит, так, оставишь его тут. – Яков мотнул головой в сторону домика.

– И пойдем мы с тобой против маньяка и убийцы с голыми руками? – Чернов усмехнулся. Он понимал, что согласится на условия Якова. На любые условия согласится, лишь бы тот отвел его к Лютому.

– Почему же с голыми руками? – Яков посмотрел на свои широкие, заскорузлые ладони. – Я ружьишко возьму. На всякий случай. У меня-то здравомыслия поболе твоего будет. Особенно в этом деле. Я без надобности палить не стану.

– А с надобностью? – спросил Чернов, глядя прямо Якову в глаза.

– А с надобностью рука не дрогнет. Можешь не сомневаться.

И ведь и правда не дрогнет. Вот она – непоколебимая, отчаянная решимость пойти до самого конца! Почти такая же непоколебимая, как и у него самого.

– Ты пойми, Вадим, – сказал Яков устало, – я уже двадцать лет живу с мыслью, что Серега убил Алену. Я ж любил ее. Так любил, что мне сейчас на Нину смотреть больно, потому что она на мать похожа. Не зажила рана. Вот как у Генки Сычева на пузе не заживает, так у меня в сердце. Всех нас тем чертовым летом судьба через колено переломала. Всем досталось. Мне, конечно, меньше остальных, но все равно… – Он в отчаянии махнул рукой. – Я понять хочу, зачем он такое сотворил, что им двигало. Ты спросить хочешь, да? Так и я тоже хочу спросить! Двадцать лет назад у меня духу не хватило, а теперь понимаю: тяжело с этим жить. Словно бы плиту могильную на плечах таскаешь. Понимаешь?

Чернов молча кивнул. Он понимал. Не все, но многое. Понимал и был готов принять выдвинутые условия.

В лес отправились на «уазике». Это было решение Якова, и Чернов не стал спорить.

– До старой лесопилки дорога еще есть, а дальше придется пешком. – Яков снова нацепил «авиаторы». Он курил сигарету за сигаретой, на его загорелых щеках пролегли глубокие морщины, которых еще вчера не было. – Там землянка у них с батей. Серега говорил, что еще с военных времен осталась, от партизан. Может, правда, а может, брехал. Любил он по молодости покрасоваться, пыль в глаза пустить.

– Перед тобой? – спросил Чернов.

– А что передо мной красоваться? – усмехнулся Яков. – Я такой же, как он, был – деревенский пацан-недоучка. Перед Аленой он красовался да перед Генкой и Березой. У Генки батяня – председатель сельсовета, у Березы – главврач пансионата. Вот этих если только партизанской землянкой и удивишь. – Он снова усмехнулся, наверное, вспоминая былые беззаботные времена. – Если Серега где и прячется, то там. Больше негде. Место глухое, густой подлесок, глубокий овраг.

Дальше до самой заброшенной лесопилки ехали молча. «Уазик» оставили у полуразвалившейся кирпичной будки, в которой сто лет назад располагалась контора.