Читать книгу "Не кормите и не трогайте пеликанов - Андрей Аствацатуров"

Даже голые коневоды, что на Аничковом, и те покрылись снегом, запахнулись в больничные халаты. Так оно в самом деле правильнее, да и достоинства побольше. Согласитесь, торчать на виду у всех голыми, посреди столицы, пусть даже бывшей, срам один… Скандал…

Улицы, проспекты тоже раздались, разжирели, вспучились сугробами, потеряли границы, контроль, сделались тесными. Весь Петербург зимой становится тесным, как вот эта маршрутка, в которой мы сейчас едем. Автомобили, автобусы, троллейбусы, грузовики, мотоциклы, фуры, светофоры, фонари, вывески – зима все сближает, смешивает, наверное, затем, чтобы вернуть в новом порядке, вытащить из истории. И уже потом непонятно, где тут кто. Кто вот тут стоит памятником, под снегом, под “шабкой” и “шубкой”? Кутузов? Суворов? Пушкин? А может, сам император? Его геометрия сломалась. Даже вертикальность – и та оказалась поколеблена: пешеходы, ручные тележки, коляски скользят, теряют равновесие, опрокидываются…

– У светофора остановите… пожалуйста! – просит женщина, та, что с мальчиком. Маршрутка резко тормозит у ДК Ленсовета, у этой безумной постройки, из которой рвутся наружу во все стороны плоскости, углы, конусы… Женщина с усилием дергает дверную ручку и выбирается наружу. Вслед за ней вылезает мальчик.

– Вова! Убирай язык, дорогой! – напутствует его водитель.

В правом кармане куртки у меня начинает верещать и вибрировать телефон.

– Алё! – говорю я в трубку.

– Чего “алё”? – в телефоне нетерпеливый Катин голос. – Тебя когда вообще ждать?!

Маршрутка снова останавливается. Австрийская площадь, крошечная, как сама Австрия. Дверь отодвигается. Молодые люди в пуховиках по очереди вылезают, и в проем просовывается голова девушки в разноцветном шерстяном берете. Короткий нос кнопочкой, маленькие глазки, густо подведенные черным. Она начинает задавать водителю вопросы, причем очень громко и прокуренным басом. Он в ответ мотает головой и почти кричит:

– Нэт! Бэз денег не повэзу! Бэз денег – пишком ходят!

– Ты… – я слышу, Катя в телефоне произносит какую-то фразу, но слов не разобрать. Вокруг слишком много посторонних звуков. Водитель и девушка продолжают перекрикиваться, грохочет транспорт, гудят сирены, скрипят тормоза, с тротуаров несутся крики, взрывы предновогодних петард.

Когда Катя приезжает сюда, мне кажется, в моей жизни и везде воцаряется чудовищный хаос. Но я попрежнему люблю ее вывороченные ненастоящие губы, ее водянистые глаза болотной ведьмы, ее сильные прохладные ноги.

– Катя, тут… это… не слышно ничего. Выйду – наберу тебя, ладно?

Даю отбой и сую телефон обратно, в карман куртки.

Девушка – не та, с мужским голосом, а уже совсем другая, в синей куртке с капюшоном, – залезает внутрь и пробирается мимо меня на заднее сиденье. Мужчина впереди по-прежнему невозмутимо перелистывает газету.

– Все сэли? Можем ехат? – спрашивает водитель.

Я поворачиваю голову к окну. В окне, в его сумрачном свете я вижу прозрачное серое отражение своего лица и сквозь него лихорадочно проносящуюся мимо уличную снежную жизнь, сверкающую огнями окон, фонарей, фар и светофоров. Наверное, сверху Каменноостровский проспект похож сейчас на темный широкий поток, кипящий электрическими огнями. Они зажигаются, гаснут и снова загораются.

Катя, когда мы остаемся вдвоем в гостинице, почему-то любит все время включать и выключать свет. У нее всегда под рукой сигареты, зажигалка и обязательно настольная лампа.

– Сколько раз тебе говорено! Не надо руками лезть! – объявила мне Катя. – Я их себе сделала, чтобы все смотрели, а не трогали. Ясно?

Мы лежали на огромной постели в гостиничном номере, обставленном с какой-то ужасной имперской неуклюжестью. Обильная лепнина на потолке, гигантская люстра, дрожащая хрусталиками, трюмо в золотой окантовке, два атласных ампирных кресла и рядом с огромной телевизионной панелью главная достопримечательность интерьера – гипсовый бюст Сократа.

– Катя, – я старался придать своему голосу беззаботность. – Так ты ж это… сама сказала, чтобы я не пялился… Кать, мы будем вообще?

Катя округлила глаза, откинулась на спину и подняла руки к потолку. Ее красивое лицо потемнело.

– Гос-по-ди! Как же ты меня иногда бесишь! Это при всех не надо пялиться, ясно?! А дома можно! Трогать нельзя, понимаешь, трогать, – ни до́ма, нигде!

Катя повернулась, подперла ладонью щеку и уставилась на меня своими водянистыми глазами.

– Что же мне с тобой делать, а?

Я в ответ кисло улыбнулся.

– Может, взять тебя к себе, а? Как думаешь? – продолжила она и поправила свою мелированную челку. – Будешь у меня в квартире прибираться. Раз-два… Вечным мужем…

Ссориться снова мне не хотелось. Я только закатил глаза и покачал головой:

– Зачем я тебе нужен, если я такой плохой…

Катя потянулась через меня голой рукой к столику.

– Тебе сигарету? – спросил я.

– Ага… и зажигалку…

– Здесь нельзя курить.

– Мне, милый, можно. Это тебе не Лондон. Тут мне всё на свете можно.

– Так я это… не понял… зачем я тебе нужен-то?

Она закурила, перевернулась на спину и подтянула одеяло повыше. На ее загорелом лице появилась улыбка.

– Зачем? Это бабский вопрос. “Зачем я тебе”, – передразнила она. – Только бабы задают такие вопросы, да и то, если дуры…

Катя, злобно подумал я, разглядывая ее лицо, быстрее всех на свете сообразит, как нахамить, как задеть за живое. Это все потому, что она раньше играла в КВН. И весь ее юмор – родом оттуда. А меня одноклассники не взяли в команду. С тех пор – это от зависти, наверное – мне никогда не нравились все эти кэвээнщики, все эти “веселые” и особенно “находчивые”. Клуб находчивых… Придумали же. Возвели в добродетель самое противное свойство человеческой натуры. Мне вдруг пришло в голову, что где-нибудь, наверное, есть Клуб злых и находчивых. Это когда красивые толстожопые бабы, которые друг друга ненавидят, собираются вместе и заводят светский разговор.

Но ее хамство надо пресечь… В конце концов, кто тут мужчина?

– Знаешь что, дорогая…

– Ладно, шучу… – перебила она и выпустила дым. – Иди сюда, поцелую… Вот так…

Мы поцеловались. От нее приятно пахло духами и дорогими сигаретами.

– Кать, мы будем?

– Главное – от злости не обделайся… Можно подумать, ты мне очень нужен…

Катя вдруг отодвинулась, потом приподнялась на локте и затушила сигарету.

– Ты же преподом собрался работать, да?

– Я, к твоему сведению, уже работаю…

– Работаешь?! – она развеселилась. – Ну так значит, тебя уже имеют и без моего участия. А замуж я за тебя не пойду, не волнуйся.