Читать книгу "Театральная площадь - Валерия Вербинина"

— А остальные жертвы при чем? — вскинулся Лепиков. И хоть наткнулся на предостерегающий взгляд Манухина, как на стену, и понял, что сболтнул лишнего, но было уже поздно.

— Это я еще буду выяснять, — деловито ответил Фриновский, закрывая папку и завязывая тесемки перед тем, как упрятать бумаги в свой объемистый портфель. — Предполагаю, что Головню отравили, чтобы запугать остальных, а Модестова — возможно, он тоже что-то узнал о заговоре, и это его погубило. А вы поверили в версию о каких-то нелепых балетных интригах. Вы забыли самое главное — какие люди посещают Большой театр. — Манухин вздрогнул. — Вы халатно относитесь к своим обязанностям, товарищи. Вам преступники вешают лапшу на уши, а вы и рады им верить. Ну ничего, я всех их выведу на чистую воду. А вас обоих я от следствия отстраняю.

Он подошел к вешалке и стал неторопливо одеваться, тщательно расправляя каждую складочку и аккуратно застегивая каждую пуговицу. Он знал, что только что растер двух оперов, указал им на место и что отныне не только они будут трепетать перед ним, но и их коллеги, которым, конечно же, уже через несколько минут все станет известно.

Когда он ушел, Лепиков растерянно оглянулся на своего патрона и увидел на его лице выражение, которого никогда не замечал прежде. Манухин смотрел на дверь, за которой скрылся Фриновский, так, словно ему явилось привидение — или что похуже. По крайней мере, такое впечатление сложилось у Лепикова.

— Я не понял, — проблеял он, — о чем это он вообще. — Манухин облизнул губы. — Это что, он думает, Дарский готовил покушение на маршала?..

— Какой маршал? — каким-то странным тоном спросил Митяй.

— Ну, Калиновский же чуть ли не на каждое представление своей любовницы приходит. Этой, как ее… Седовой… балеринки…

— Да при чем тут маршал, — усмехнулся Манухин. — Ты… — Он хотел сказать что-то резкое, но осекся. — Ты лучше газеты в ближайшее время читай. Чую я, там много интересного будет…

— Митяй, — жалобно спросил Лепиков, — а нас не того, а? Не арестуют?

— Не знаю, — ответил Манухин, дергая шеей, и поднялся. — Вот что… Я к Леонтьичу, доложу ему обстановку. Как бы нас в самом деле не сделали крайними…

— Но там же не было никакого заговора, — проскулил Лепиков, теряя голову. — Все как Ваня Опалин сказал: Вольского пытались подставить из-за той танцорки… Каринской…

— Не было, а теперь будет, — усмехнулся Манухин. С тем и ушел, оставив помощника ломать голову над его словами.

Фриновский и в самом деле взялся за следствие всерьез и повел его, что называется, ударными темпами. Он заново допросил вахтера, Сотникова, его мать и осветителя Осипова, после чего в деле появились новые версии показаний. В Большом театре зрел заговор, и масштабы его поражали воображение. Были замешаны директор, Бельгард, друзья директора, с которыми он служил в армии и до сих пор поддерживал связь… Заговорщики вынашивали самые зловещие планы. Сотников действовал уже не по собственному почину, а исполнял то, что ему приказывали. Он удавил Виноградова, который подслушал заговорщиков и собирался их выдать; отравил Головню, который отказался участвовать в заговоре; и, наконец, убил Модестова, который тоже кому-то мешал. Фриновский вызвал на допрос Бельгарда, директора, его родственника Колпакова, секретаршу Капустину и еще несколько человек. Тут следует сказать, что Дарский и Бельгард отрицали, что это они вывезли труп Виноградова в Подмосковье, и решительно отвергали все предъявленные им обвинения. Но Фриновский явно не собирался останавливаться на полпути. Он добрался даже до толстомясой Антонины Федоровны, супруги композитора Чирикова. Заливаясь слезами, та призналась, что видела ночью, как труп Виноградова заталкивали в багажник машины директора. Само собой, Антонина Федоровна была так честна, что позже потребовала у Генриха Яковлевича объяснений, но он запугал ее всякими ужасами и вдобавок посулил, что закажет ее супругу балет. Поэтому она ничего не сказала сотрудникам угрозыска — то есть не из-за балета, конечно, а потому, что ей угрожали… После Чириковой Фриновский решил осторожно прощупать Алексея Вольского на предмет того, что свежеиспеченный народный артист СССР мог знать об убийствах. Однако единственное, чего следователь смог от него добиться, — что после исчезновения Виноградова Людвиг Карлович завел странный разговор о том, хорошо ли Алексей помнит, что делал 16 октября после репетиции, и несколько раз настойчиво возвращался к этой теме. В конце концов Вольский вспылил и пригрозил выбросить старика в окно, но вскоре раскаялся в своей выходке и попросил у Бельгарда прощения. Так как показания Алексея Валерьевича ничего не прибавляли к версии о заговоре, Фриновский решил, что обойдется без них, и принялся разрабатывать второстепенных свидетелей. В том, что рано или поздно он добьется своего, он даже не сомневался.

Однажды во второй половине декабря Маша пришла домой и застала там Серафиму Петровну, которая упаковывала их вещи в чемоданы и тюки.

— Мы переезжаем в новую комнату! — объявила Серафима Петровна, блестя глазами. — Наконец-то! Как же я счастлива, Машенька…

Она не стала упоминать, что предназначавшаяся им комната раньше принадлежала скрипачу Холодковскому, которого недавно арестовали вместе с членами его семьи. В театре поговаривали, что это произошло из-за того, что во время визита Сталина скрипач плохо играл и даже уронил смычок. Ни Серафима Петровна, ни Маша так никогда и не узнали, что Холодковского уничтожил капитан Смирнов — потому что Евгений Львович не отказался от идеи отомстить арфисту, который дал ему пощечину, и написал анонимный донос на Чехардина. Донос попал к капитану, который моментально сообразил, откуда ветер дует, и решил избавиться от излишне ретивого сотрудника раз и навсегда.

— Генриха Яковлевича арестовали, — сказала Маша. — И Капустину, и Валю Колпакова, и еще несколько человек. Я видела, как их выводили. Людвига Карловича в театре не было, и они… Они поехали к нему домой.

Серафима Петровна замерла.

— Да? Какая жалость… Я котлетки приготовила. Будешь?

Маша промолчала.

— Говорят, маршал Калиновский арестован, — сказала она.

— Ну и что? Пусть Седова волнуется, это ее касается, не нас.

— Ее тоже взяли. Прямо возле театра, она выходила из машины и… На глазах у поклонников, которые приходят смотреть, как она приезжает… Скрутили и повели, представляешь?

Серафима Петровна задумалась, морща лоб.

— Тебе котлеты подогреть? — наконец спросила она.

Фриновский мог торжествовать: он показал себя молодцом. Единственным, кто ускользнул от него, оказался Людвиг Карлович Бельгард. Дверь его квартиры была заперта, а когда ее взломали, обнаружили, что старик неподвижно сидит в кресле. Его глаза были устремлены на портрет Чайковского, висящий на стене. В соседней комнате рыдала жена Бельгарда, которая посвятила ему всю свою жизнь, хоть и не имела к театру никакого отношения.

— Мертв, — констатировал человек в фуражке, который командовал взломом двери, и нехорошо усмехнулся. — Повезло старику…