Читать книгу "Мой взгляд на будущее мира - Ли Куан Ю"

Жизнь лучше смерти. Но смерть когда-нибудь приходит к каждому. Многие люди в расцвете сил предпочитают не думать об этом. Но в 89 лет я не вижу смысла избегать мыслей о ней. Меня волнует, как я уйду. Умру ли я быстро, из-за остановки сердца вследствие инфаркта миокарда? Или меня поразит инсульт, и я буду много месяцев лежать в постели, разбитый параличом, в полубессознательном состоянии? Из этих двух вариантов я, разумеется, предпочел бы первый.

Некоторое время назад я составил «завещание о жизни», в котором распорядился: в том случае, если я впаду в такое состояние, в котором меня придется подключить к аппаратам жизнеобеспечения фактически без шансов на то, что я смогу вернуться к нормальной жизни, врачи должны отключить меня от этих аппаратов и позволить мне быстро умереть. Этот документ заверен моим врачом и юристом.

Если вы не составите такой документ, они сделают все возможное, чтобы предотвратить неизбежный исход. Я видел много таких случаев. Мой шурин Йонг Ньюк Лин был подключен к такому аппарату. Он находился у себя дома, и рядом лежала его жена, почти в таком же состоянии. Его сознание вскоре угасло. Но жизнь в нем поддерживали еще несколько лет. Какой в этом смысл? Очень часто врачи и родственники считают, что должны сохранить человеку жизнь во что бы то ни стало. Я с этим не согласен. У всего есть конец, и я хочу, чтобы конец моей жизни наступил по возможности быстро и безболезненно. Я не хочу покидать этот мир, лежа на кровати в коматозном состоянии, с трубками в носу и желудке. В конце концов, человек — это не только тело.

Я не склонен видеть в жизни какой-то смысл — некое великое предназначение — и оценивать ее как-то иначе, чем с точки зрения того, что вы хотели сделать. Что касается меня, то я сделал в своей жизни все, что желал, на что хватило моих сил и талантов. Я удовлетворен.

Разные общества выработали разные философские объяснения, ради чего нам дается жизнь и что происходит после нее. В Америке вы найдете ревностных последователей христианства, особенно в консервативном Библейском поясе, охватывающем юг страны. В Китае, несмотря на десятилетия маоистской и марксистской идеологической обработки, широко распространены религии на основе традиционного буддизма и даосизма. В Индии люди верят в реинкарнацию.

Я не назвал бы себя атеистом. Я не отрицаю существование Бога, хотя и не могу однозначно сказать, что он есть. Говорят, что наша Вселенная образовалась в результате Большого взрыва. Но люди как мыслящие существа, стремящиеся постичь самих себя и мир вокруг, появились на Земле всего 20 000 лет назад. Стало результатом это ли дарвиновской эволюции? Или же делом рук Божьих? Я не знаю. Поэтому не смеюсь над людьми, которые верят в Бога, даже если сам не наделен такой верой.

У меня был близкий друг Хон Суй Сен, который был очень набожным католиком. Когда он умирал, рядом с ним находился священник. Хотя ему было всего 68 лет, он не боялся смерти. Он верил, что на небесах встретит свою жену. Я тоже хотел бы после смерти встретить свою жену, но не думаю, что это произойдет. Я просто перестану существовать, как перестала существовать и она — иначе загробный мир был бы перенаселен людьми. Могут ли быть небеса безграничным пространством, способным вместить все души когда-либо живших людей? Сомневаюсь. Но Суй Сен верил в это, и это сделало последние мгновения его жизни спокойными и радостными. Его жена, которая умерла в ноябре 2012 г., также верила в то, что они встретятся на небесах.

Окружающие меня люди, которые раньше предпринимали попытки обратить меня в свою веру, больше не делают этого, понимая, что это бесполезно. У моей жены была подруга детства, чрезвычайно религиозная и пытавшаяся обратить всех вокруг в христианство. В конце концов моя жена перестала с ней общаться, сказав: «Это абсурд. Каждый раз, когда мы встречаемся, она только и делает, что проповедует». Она не верила в жизнь после смерти, хотя, по общему признанию, человеку легче и комфортнее жить с верой в загробную жизнь, чем без нее.

С каждым днем я становлюсь все менее энергичным, менее активным. Если бы меня попросили выйти в два часа дня в самую жару на площадь, чтобы встретиться с людьми, пожать им руки, поцеловать детей, я был бы не в состоянии сделать это. Вот 20–30 лет назад мог бы, а теперь нет. Жизнь нужно принимать такой, какая она есть, смиряясь с тем, что физическое тело постепенно приходит в упадок. Иногда мой секретарь, видя, как я отдыхаю в своем кабинете, спрашивает, не стоит ли отменить следующую встречу. Порой я говорю: «Нет, все в порядке, скоро я буду готов». Мне нужно на 15 минут закрыть глаза, чтобы после этого мой ум снова стал ясным и сосредоточенным. Но если чувствую, что у меня нет сил, я просто говорю: «Да, давайте отложим встречу. Мне нужно вздремнуть». Вы не можете сказать заранее, как будете себя чувствовать. Несмотря на строгую самодисциплину, я не в силах остановить процесс угасания.

Я доволен тем, как прошла моя жизнь, и это удовлетворение проистекает из того факта, что я сумел завоевать поддержку и мобилизовать свой народ, чтобы сделать нашу страну меритократическим государством, свободным от коррупции, где царит равенство и верховенство права, — и она останется таковой после моей смерти. Когда я вступил в должность премьер-министра, Сингапур был совсем другим. В правительстве Лим Ю Хока процветала коррупция. Там был один человек по имени Мак Пак Ши, усатый кантонец индийского происхождения. У него было прозвище «реша́ла», потому что за определенную мзду он мог решить в правительстве любой ваш вопрос.

Сейчас Сингапур — единственное свободное от коррупции государство в этом, пожалуй, самом коррумпированном регионе мира. Мы создали наши институты таким образом, чтобы не допустить ее возникновения, и учредили специальное Бюро по противодействию коррупции. Назначение на руководящие посты у нас всецело зависит от заслуг человека, а не от его национальности, языка или религии. Если мы сохраним эти институты, то будем продолжать идти по пути прогресса. На это я возлагаю самые большие свои надежды.

В: Раньше вы говорили, что считаете себя буддистом. Вы все еще можете назвать себя таковым?

О: Да, могу. Я соблюдаю буддистские ритуалы и другие формальности. Я не христианин и не даос. И не принадлежу ни к какой религиозной секте.

В: Что вы имеете в виду под «ритуалами»?

О: Например, в день поминовения умерших мы приносим дары нашим предкам — еду и разные вещи. Слуги раскладывают все это особым образом. Но мое поколение — последнее, кто это делает. Это как приведение в порядок могил на праздник Цинмин. С каждым поколением это делает все меньше людей. Это ритуал.

В: Где же тогда вы черпаете утешение, если не в религии?

О: Меня утешает мысль о том, что смерть — это конец всех горестей, болей и страданий. И я надеюсь, что этот конец наступит скоро. Просматривая некрологи в газетах, я вижу, что очень мало людей живет дольше меня. Мне всегда интересно: как они жили? Как умерли? В трезвом уме или беспамятстве? Быстро или после продолжительной болезни? Когда вам 89 лет, вы невольно думаете о таких вещах. Я бы посоветовал каждому, кто не хочет умереть, опутанный трубками и проводами, проведя несколько месяцев в коматозном или полукоматозном состоянии, составить «завещание о жизни». Откажитесь от медицинского вмешательства ради искусственного поддержания жизни. Умрите естественной смертью.