Читать книгу "Аргентина. Кейдж - Андрей Валентинов"

В Авалане грозы не дождешься, и не только потому, что осень. Крис уже понял: в этих местах тучи могут толпиться на небе годами, потом сквозь них проглянет солнце, поманив ясным днем. И снова душный сумрак — вечный, без надежды на очистительный огонь.

И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало: «Это гость лишь запоздалый…»

Гостей не было, напротив, репортер остался в доме один. Хозяйка, мадам Кабис, попросила помочь с камином и ушла, не сказав куда. Постоялец догадывался: к отцу Юрбену. Ей тоже душно под вечными тучами.

Кейдж, устроившись в большой комнате у стола, положил перед собой блокнот, перелистал. История, считай, написана, можно и точку ставить. Плохо, что без кульминации и финала, но жизнь — не всегда кино. Иногда это радует, но чаще наоборот.

Год назад неутомимая Мисс Репортаж позвала его на одну из нью-йоркских киностудий. Намечался уникальный просмотр. Нерожденный фильм, кое-как смонтированные пленки, купленные за бесценок у продюсера-банкрота. Минут через двадцать после начала Крис понял, в чем причина. На экране постоянно что-то происходило — и ничего никуда не двигалось. Приграничная крепость в пустыне, маленький гарнизон, тревожный шорох песка, чужие тени в ночном сумраке, мелкие дрязги среди сослуживцев — и вечное, словно зубная боль, ожидание беды. Но годы идут, меняются коменданты, растет кладбище за низкой глинобитной стеной. Те же тени, тот же песок, то же смутное предчувствие неизбежного. И только в последнем, коротком кадре пустыня ощетинивается сотнями винтовок, тени превращаются в ровные пехотные цепи — и над крепостью взрывается первый снаряд. Звук, словно гром в разгар грозы, запаздывает на пару мгновений, зрители его уже не услышат. «The End».

— Публика — дура, — резюмировала Лорен, перекуривая после фильма. — И режиссер — дурак, а продюсер вообще без мозгов. Но фильм — гениальный[63].

Крис, подчеркнув несколько строчек в блокноте, отложил карандаш. Самое время уезжать, пока тени — всего лишь тени. Пусть лучше Испания, — там все, по крайней мере, ясно.

«Шелковый тревожный шорох…» Шаги…

— Это я, — сообщила Натали Кабис, появляясь на пороге. — Кретьен, в серванте, на второй полочке, графин, там еще что-то осталось. И — рюмки, пожалуйста.

* * *

Угли почернели, огонь съежился, распадаясь на маленькие острые язычки. Свет не включали, и в комнату неслышно шагнула Мать-Тьма.

— О чем пишете, Кретьен? — Хозяйка поставила рюмку на скатерть. — Если не секрет, конечно.

То, что женщине это совершенно не интересно, репортер понял сразу — как и то, что спросила не просто так. Хочется самой рассказать, но что-то мешает.

— Не секрет. Да, об этом и без меня писали. Когда сюда пришли крестоносцы, катары дрались долго и упорно. Шансов не было, но они не сдавались. Как в Монсегюре. Кое-кто считает, что это — не бессмысленная храбрость. Смертники, если по-военному, прикрывали отход. После войны Окситания опустела, но ходили слухи, что многие жители не погибли, а сумели попасть в Монсальват, царство Грааля. И даже потом уходили, уже при «короле-солнце».

Мадам Кабис кивнула.

— Слышала! Монсальват вначале был рядом, в Пиренеях, но потом перенесся куда-то за грань, потому что Земля не вмещает праведников… Сегодня в городе снова была Тень, Кретьен. Ее видели многие, я тоже. Совсем рядом, рукой можно дотронуться.

Помолчала, взглянула на умирающие угли.

— В юности я считала себя атеисткой, даже в храме венчаться не хотела. Но, как видите, ткнули носом, и раз, и два, и три. Сегодняшний — вероятно, последний. Тень сказала, что скоро все кончится.

— Что? — Кейдж с трудом поймал упавшие с носа очки.

— Скоро все кончится, — очень спокойно повторила женщина. — Как это понимать, уже наше дело.

Обернулась, взглянула прямо глаза.

— Я стала на колени, Кретьен, прямо посреди улицы. Что уж теперь смущаться? Попросила об одном — напоследок что-то узнать о муже. Хотя бы узнать.

Мать-Тьма кликнула Тишину, тени подступили ближе, а затем совсем рядом, за шторой, кто-то щелкнул черным клювом, шумно оправляя траур оперенья своего.

— Помогите, пожалуйста, разобраться с патефоном, — попросила хозяйка. — Хочу послушать песню Сольвейг.

* * *

— Руки прочь от Испании! — громовым голосом возгласил Максимилиан Барбарен. — No pasaran! Они не пройдут!..

Рассек воздух кулачищем, нахмурился сурово.

— Не пройдут! Руки прочь! Не пройдут! — откликнулось не слишком дружное эхо.

— Позор фашистским агрессорам и всем их приспешникам, предателям, капитулянтам и трусам!..

Кристофер Жан Грант, опустив фотоаппарат (снято!), покосился на стоявшего рядом кюре. Отец Юрбен, заметив, равнодушно пожал крепкими плечами и продолжил перебирать четки.

— Спасем испанскую революцию! Не дадим утопить наших классовых братьев в красной пролетарской крови!..

На митинг Криса пригласил лично гражданин мэр, забежав утром, как раз к первой чашке кофе. Не прийти нельзя, тем более слесарь и автомеханик многозначительно добавил, что соберутся лучшие сыны города «не где-то там».

«Не где-то там» — естественно, прямо перед ступенями собора. Вместо трибуны подогнали тракторный прицеп. Товарищ Барбарен надел праздничный черный костюм, повязал галстук в горошек и приготовил речь на многих листах. Но случился конфуз — в назначенное время у прицепа собралась хорошо если дюжина. Гражданин мэр, не унывая, все-таки открыл митинг. При первых же «Руки прочь!» из собора вышел кюре. Крис пристроился рядом — идеальное место для съемки.

— Гнусные фашистские гиены точат свои мерзкие клыки, пытаясь вцепиться в горло братской Испанской республике! Не допустим! Тысячи и тысячи добровольцев уже отправились на помощь нашим товарищам за Пиренеями, десятки тысяч спешат вслед за ними…

Дюжина праведных почтительно внимала.

— А где остальные? — не утерпел Кейдж. — И коммунисты, и ваши, отец Юрбен? Боятся — или им уже все равно?

Черный Конь молчал, крепкие пальцы перебирали темные бусины на шнуре. Репортер вновь прицелился, пытаясь найти кадр поплотнее, чтобы горстка превратилась в толпу. Порыскал объективом. Бесполезно!

— Утром на небе видели что-то странное, — внезапно проговорил священник. — Темная полоса — прямо на фоне зари. Трещина в тверди… Две семьи уже уехали. Остальные даже на это неспособны.

Стоявшие у прицепа проорали очередной «Позор!», но Крис даже не повернул головы. Когда мама умирала, исповедник сказал: «Не бойся! Господь любит тебя!» Мама улыбнулась — и умерла с улыбкой.

— А вы на что способны, отец Юрбен?