Читать книгу "Тютчев. Тайный советник и камергер - Семен Экштут"

От пережитых волнений здоровье Карла Ивановича окончательно расстроилось. «Здоровье мое все хуже и хуже…» (Л. 95 об.) «Езду почтовыми по совести не выдержу» (Л. 99). 1 мая 1868 года Роман, заверив генерала Мезенцова в своей неизменной готовности сделать «…все, что только в человеческих силах, все, чем богат мой ум и опытность, все, что дает случай», отчаянно взмолился: «…но долгом считаю доложить, лишь бы здоровья хватило, о котором не хочу вам более надоедать, а нравственных сил много, много — их достанет на две жизни! Прошу, ваше превосходительство, этому верить и верить! Эх! здоровия бы, здоровия!» (Л. 101–101 об., 105 об. Курсив мой. — С.Э.)

Письмо еще не успело дойти до адресата, а генерала Слезкина запросили из Петербурга, готов ли он поручиться за успех дела, если Роман будет отозван (Л. 82–83). 30 апреля 1868 года в 3 часа 36 минут пополудни шифрованной телеграммой № 6559 Слезкин сообщил Мезенцову: «Бдительный надзор за Акинфьевой в Москве и Губернии принимаю на себя» (Л. 84). Однако петербургское начальство продолжало колебаться. 2 мая 1868 года в 11 ½ часов вечера Роман написал генералу Мезенцову еще одно личное письмо, в котором в очередной раз попытался объяснить логику поведения госпожи Акинфовой: «отец будет брата убеждать не заводить бракоразводного дела, но он бедовый — на это не согласится» (Л. 114). Коснулся Карл Иванович и логики своего поведения: «При этом я считаю долгом предупредить ваше превосходительство, что отвечая за успех дела, я непременно дозволял, дозволяю и дозволю себе некоторую в нем самостоятельность моих действий, вызываемых ходом дела и на которые мне не могло бы указано. Действия эти, конечно, касаются единственно моей личности и не официальны. Задача моя не пустить за границу и не пущу! Отвечаю вам: не уйдет до тех пор, пока я жив. Это не фразы, но приуготовленные действия. — В этом деле я вижу репутацию всей моей службы. Зорко слежу» (Л. 110 об., 113 об., 114 об. Курсив мой. — С.Э.). Лишь 5 мая, в 9 часов вечера, последовало долгожданное разрешение вернуться в Петербург (Л. 115,114). На следующий день генерал Слезкин в личном письме генералу Мезенцову отдал полную справедливость талантливому чиновнику: «Роман знает свое дело отлично и с таким усердием исполнял его и здесь; в нем я постоянно замечал: честность к своему служебному долгу и видимое стремление оправдать доверие к нему его начальства» (Л. 123).

13

10 мая 1868 года генерал сообщил в Петербург распространившиеся среди москвичей слухи о предстоящем приезде в Москву герцога Лейхтенбергского (Л. 125). Последовала резолюция: «Будем иметь в виду. 11 мая» (Л. 125 об.). На разборе шифрованной депеши Слезкина о весьма вероятном возвращении в ближайшие дни в Петербург Надежды Сергеевны имеется красноречивая пометка карандашом: «У кн. Горчакова известно, что г-жа Акинфьева будет в Петербурге в воскресенье утром 19-го мая» (Л. 138). За домом государственного канцлера велось наблюдение! У жандармов были свои резоны. III Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии полагало: «…особенное внимание, оказываемое г-же Акинфьевой князем Александром Михайловичем, вызывает опасение, чтобы ей не был выдан заграничный паспорт из Министерства Иностранных Дел» (Л. 149–149 об.).

Из сообщений генерала Слезкина было известно, что Надежда Сергеевна отправила своих детей в деревню Казино, что в семи верстах от Подсолнечной, к свекрови, а сама продолжала хлопотать о расторжении брака и не теряла надежду на успех. Москвичи активно обсуждали «…ту близкую блистательную будущность, которая ждет ее». В это время в Москве находился приехавший из Ясной Поляны граф Лев Николаевич Толстой, с 14 февраля 1868 года живший в Кисловском переулке и работавший над созданием окончательного текста романа «Война и мир», на страницах которого при внимательном чтении легко отыскать отзвуки любовной истории госпожи Акинфовой. Вторую половину апреля граф был «по уши в работе». Наблюдавший за писателем в это время Афанасий Афанасьевич Фет «любовался его чуткостью и впечатлительностью, которую можно бы сравнить с большим и тонким стеклянным колоколом, звучащим при малейшем сотрясении»[443]. А ведь то сотрясение, которое произвела в Москве Надежда Сергеевна, никак нельзя назвать «малейшим»! Лишь 10 мая семейство Толстых возвратилось в Ясную Поляну[444]. 15 мая генерал Слезкин добросовестно зафиксировал очередную порцию слухов, связанных с именем госпожи Акинфовой:

«Не прошло двух-трех недель, как уже вся Москва знала, с какими намерениями она сюда приехала. О ней говорят везде, о намерениях ее толкуют в трактирах — куда сообщаются слухи через ее же прислугу».

В этом месте я позволю себе прервать генеральское донесение и рискну предложить вниманию читателей выдержку из классического произведения.

«По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете»[445].

Даже при жизни Льва Николаевича непосредственное восприятие этого небольшого эпизода многотомной эпопеи, полностью утраченное в наши дни, было доступно для немногих читателей. Помня о существенной разнице между литературным персонажем и его жизненным прототипом, я, однако же, настаиваю на правомерности рассмотрения этого отрывка из романа в историческом контексте времени его создания. Перед нами не только художественное произведение. Перед нами публицистический памфлет, искусно вставленный в раму романа-эпопеи. Толстой-художник сотворил новую реальность, а Толстой-публицист написал памфлет. Саркастические толстовские строки были написаны по горячим следам происходивших событий: в них хорошо различим непосредственный отклик на злободневную жизненную ситуацию весны 1868 года. (В первой завершенной редакции романа «Война и мир», созданной в 1864–1867 годах, нет ни малейшего намека на желание Элен выйти замуж от живого мужа. В 1867–1869 годах Толстой перерабатывал раннюю редакцию и создавал окончательный текст романа.) Злая насмешка Толстого направлена не только против Елены Васильевны Безуховой, язвительная ирония автора отчасти адресована Надежде Сергеевне Акинфовой. Впрочем, авторская позиция была впоследствии существенно скорректирована в романе «Анна Каренина». Уже 24 февраля 1870 года в дневнике графини Софьи Андреевны появилась выразительная запись: «Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой, и что как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины»[446]. Это первое упоминание о романе «Анна Каренина», писать который Толстой начал лишь 18 марта 1873 года.