Читать книгу "Психопаты шутят. Антология черного юмора - Андрэ Бретон"

Точно комета, Дюшан проносится через недолгий период увлечения живописью («Печальный молодой человек в поезде», «Обнаженная, спускающаяся по лестнице», «Король и королева, окруженные стремительными обнаженными», «Девственница», «Переход от девственности к невесте», «Невеста») и в 1913–1923 гг. занимается созданием своего «антишедевра», дела всей жизни, которым стала «Невеста, раздетая своими холостяками, – одна в двух лицах». Вместе с этим, протестуя против творческого скудоумия, дешевых претензий на серьезность и пустого художественного тщеславия, он подписывает своим именем множество готовых объектов (ready made) – вешалку для пальто, расческу, сушилку для бутылок, колесо от велосипеда, писсуар, лопатку для расчистки снега и многие другие, – которые отныне возводятся в ранг произведений искусства уже самим фактом его выбора. На пути к реди-мейдам замещенным («картиной Рембрандта хорошо пользоваться в качестве гладильной доски») он на мгновение останавливается на реди-мейдах «подправленных»: это Джоконда, украшенная парою усов, или птичья клетка, в которой термометр соседствует с кусочками мрамора, поразительно напоминающими кубики рафинада, и пр.

Ниже, к вящему удовольствию читателя, следуют несколько дюшановских «мыслей наоборот», мало кому известных, но дающих удивительно точное представление о его вдохновении, а также довольно полная подборка фраз, составленных им из слов, прошедших «терапию случайного совпадения», – фраз, дополняющих замечательную компанию описанных выше объектов и предстающих теми искрами, которые сыплются обыкновенно из наших глаз при столкновении с чудесным; они ясно показывают, чего следует ждать он «консервированных случайностей» – фирменного блюда Марселя Дюшана.

Мысли наоборот

Души духовника.

Собор – забор.

Шелковые чулки… тоже, в общем-то, вещь.

Мал золотарь, да дорог.

Предлагаем комаров домашних (тапочки в комплект не входят).

С Рроз Селяви[31] мы избегаем избиенья эскимосов своим искусным экивоком в их искрометный глаз раскосый.

Выгребные ямочки на щечках.

Метеоцентру требуется ревматик для прогнозов погоды.

Ко мне и падчерица холодна, поскольку в чреслах – холода.

Одиночный выстрел не долетел до цели – умер от одиночества.

Среди имеющихся в наличии ленивых скобяных товаров особенно рекомендую кран, который перестает течь, когда его не слушают.

Вы меч-кладенец выкладываете между вами и женой или вкладываете в нее, по самую перекладину?

Утром и вечером: ванны из красавки для красавиц – для затравки.

Как зовут маленьких нимф? – Нимфетками.

Физика путешественника: вычислить разницу в объемах воздуха, заключающегося в рубашке чистой (выглаженной и сложенной) и грязной (подмышки не считать, чтобы не зашкалило).

Есть те, кто фотографирует дам, и те, кто их снимает.

Инцест, или фамильная страсть к собирательству.

Если акт кровосмешения требуется завершить убийством, лучше сразу начинать с канцелярских кнопок под простыней.

Упертый Папа препирался с припертым к паперти приходом.

Опасный это челн – запасный член.

Весна священная, десна свищенная.

Какая пышная опухоль!

Подгоняя друг к другу совпадающие детали или их отдельные части, руководствоваться следует правилом разнородности.

Для дам, страдающих несварением желудка, следует выбирать платье подлиннее – чтобы при икоте не сильно задиралось.

«Не вечер, а сплошной базар», – хмуро цедит Сара Бернар.

Полная коробка спичек легче начатой – в ней меньше шума.

Мотор в пять лошадиных сил и нос вместо шлагбаума.

«Что за бурда – ни рыбы, ни баранины», – весь день бубнит рабыня барыне.

Деловая женщина обделывает делишки для «Дейли мейл».

Следует ли возмущаться бездействием железнодорожного полотна в промежутках между двумя поездами?

Трансформатор для рационального использования энергий, обычно растрачиваемых впустую:

излишнего давления на кнопку дверного звонка;

выдыхания табачного дыма;

роста волос и ногтей;

исторжения мочи и экскрементов;

бессознательного движения страха, удивления, скуки, гнева и веселья;

течения слез;

указательных жестов рук или ног, непроизвольных подергиваний;

тяжелых взглядов;

безнадежного опускания рук;

потягивания, зевания и чихания;

отхаркивания обычного и кровянистого;

рвоты;

семяизвержения;

распрямления непокорных прядей волос и вихров;

шума от сморкания и храпа;

падения в обморок;

свиста и пения;

вздохов и пр.

Ганс Арп (1887–1966)

Если бы философию сегодняшней поэзии можно было представить в разрезе, как учебную диаграмму, то мы увидели бы, что корни ее уходят в самую толщу Оно, служащего таким же глубинным фундаментом для человеческого разума, как почвенный слой – для деревьев и трав. Именно в его складках хранятся разноцветные осколки нашей памяти, следы бесчисленных предыдущих существований. Приемом, облегчающим проникновение в эти пласты и растворение их защитных механизмов, позволяющим разуму свободно черпать из этой сокровищницы, выступает в данном случае автоматизм – так корни растений с силой раздвигают камни, препятствующие их росту, и прорезают неподатливые участки земли. Я, этот своего рода отросток Оно, противостоящий внешнему миру, призван трансформировать сексуальные влечения, как раз в Оно и сосредоточенные, – что становится возможным лишь по преодолении комплекса Эдипа и врожденной бисексуальности человека. Сверх-Я, наблюдающее за выполнением этой последней задачи, можно в свою очередь сравнить со слоем гумуса, покрывающим поверхность земли и увеличивающим плодородие почты. Как уже говорилось, юмор в нашем понимании представляет собой латентный способ сублимации – иначе говоря, возможность погрузиться в прекрасное, упокоиться на этом гумусовом ковре, который служит растению для подкрепления истощенных запасов его жизненной энергии.

В детстве нам так нравилось выдергивать из пушистого ковра лесной травы еще совсем крошечный и не успевший потемнеть росток каштанового дерева – а на его оконечности теплым блеском старинной мебели отливал сам каштан, в налитой неведомой силой кожице которого теплилось обещание испачканных зеленью ладоней, летней тени, дарящей долгожданной облегчение, парящих в небе белых или розовых треугольников воздушных змеев, танцев по вечерам… и сотен таких же будущих каштанов, которые найдут под молодыми побегами сотни таких же зачарованных ребятишек! Именно в эту перспективу и вписывается лучше всего творчество Арпа. Пожалуй, лишь он один может выполнить для нас тот разрез, о котором говорилось в начале; его поэзия, как словесная, так и пластическая, словно пульсирует внутри этого разреза, стремясь открыть нам новый мир, но не воздушный, парящий в небесах, а подземный, по закоулкам которого мысль петляет, точно растение – усиками и корнями. Каждое утро он начинал с повторения одного и того же рисунка, пытаясь уловить мельчайшие отличия в бесчисленных вариантах; свои работы он выстраивал при помощи текучих форм, вырезанных из картона, раскрашенных и приклеенных к доске – как будто на излете невидимого движения (сопоставление по закону случайности). Он словно сжился нутром с тайнами этой постоянно возрождающейся жизни, где мельчайшая деталь облекается наивысшим значением, а привычные различия между вещами, наоборот, теряют всякий смысл, где редчайшие породы юмора залегают поистине неистощимыми жилами. «Воздух – это корень. В камне внутренности животных. Браво. Браво. Валуном вода ветвится. Трещины в камнях похожи на жадно раскрытые рты, а сверху гребнем рыбьего скелета распустился папоротник. Браво. Волнистый бок камня – точно тело, искаженное болью. Камни словно облака… Браво… Браво».