Читать книгу "1814. Царь в Париже - Мари-Пьер Рэй"

Пребывание Александра на русской земле длилось недолго: спустя два месяца (31 августа) 12 сентября царь вновь двинулся в путь, на сей раз в Вену: он желал лично участвовать в конгрессе, которому предстояло переделать всю карту Европы. С точки зрения Александра I, это был момент истины, когда России предстояло сыграть роль в судьбах старого континента. Но этот интерес к общеевропейскому будущему не мог отвлечь его от французских дел, которые нравились ему меньше и меньше.

В начале июня, сразу после отбытия Александра I из Парижа, Талейран написал ему очень длинное письмо, в котором выражал ему признательность за оказанную поддержку, а также «успокаивал» его по поводу эволюции режима. Этот документ чрезвычайно интересен: помимо того, что князь Беневентский произнес пламенную речь в защиту монархии, опирающуюся на весьма оригинальное представление Франции и французов, его слова, помимо обычной лести, показывают исключительные отношения, сложившиеся между Александром и Талейраном, разделявшими либеральные идеалы. До нас дошли две, несколько отличные версии. Одна, опубликованная, фигурирует в письмах и бумагах канцлера Нессельроде и датируется 13 июня 1814 года; другая, рукописная, приобретенная Французским дипломатическим архивом в 1975 году и датированная 1 июня 1814 года, представляет собой черновик письма, скопированный писарем, с двумя поправками рукой Талейрана. Мы решили придерживаться именно этой версии, хотя датировка письма вызывает сомнения: поскольку Александр покинул Париж только 2-го числа, письмо было написано не раньше этого дня:

«Я не смог увидеть Ваше Величество до Вашего отъезда, и я осмеливаюсь упрекнуть Вас в этом со всей искренностью, свойственной моей нежнейшей к Вам привязанности. (…)

Вы спасли Францию. Ваше вступление в Париже знаменовало конец деспотизма; каковы бы ни были Ваши молчаливые наблюдения, если бы Вас позвали вновь, Вы бы вновь сделали то, что Вы уже сделали, ведь Вы не можете отступить от своей славы, даже если бы Вы сочли, что, как Вам кажется, монархия склонна забрать в руки чуть больше власти, чем Вы считаете необходимым, а французы недостаточно заботятся о своей независимости. В конце концов, кто мы такие, и кто может предаваться иллюзии, что, пережив подобную бурю, он сможет за каких-то два месяца понять характер французов? (…)

Либеральные принципы сопутствуют духу нашего века. А дух нашего века, если и остановится на миг, не может не двинуться снова в путь. И если Ваше Величество желает верить моему слову, я обещаю Вам, что у нас будет монархия, тесно связанная со свободой, что при ней достойные люди будут находить во Франции хороший прием и занимать высокие посты. Перед лицом Вашей славы я обещаю, что моя страна буде i счастливой и свободной».

Мысль Талейрана понятна: несмотря на некоторые трудности, Александр I должен сохранять веру в развитие Франции. Князь Беневентский был настроен оптимистично. Но в скором времени Александру предстояло горько разочароваться.

Покинув Париж, Александр I оставил там своего верного Поццо ди Борго, назначив его послом и поручив ему две важнейшие миссии. Во-первых, следить за сохранением, а то и упрочением либеральной составляющей режима. Во-вторых, работать над улучшением франко-русских отношений, что позволит укрепить равновесие европейских держав и поможет проекту обновления европейского континента, к чему Александр продолжал стремиться. Но, несмотря на всю энергичность Поццо ди Борго, результаты этой двойной миссии не были обнадеживающими. Посол очень быстро начал разделять беспокойство своего государя по поводу политической ситуации во Франции. Конечно, в письме к Нессельроде, отправленном через три дня после опубликования Конституционной хартии[138], он выражал радость, что такой документ существует. Хартия, обнародованная 4 июня, была пожалована королем, «возвращенным волею Божественного Провидения в свои владения после долгого отсутствия» и представляла собой компромиссный документ. Она гарантировала равные права всем французам и предоставляла им основные свободы (свободу прессы, свободу слова, религиозную свободу, хотя католицизм и признавался государственной религией). Права собственности подтверждались, а продажа государственных имуществ пересмотру не подлежала. Исполнительная власть принадлежала королю, «государю милостью Божией», который вдобавок обладал правом на законодательную инициативу и ратификацию законов. Законодательная власть была разделена между королем и двумя палатами: Палатой пэров, назначаемых королем, и Палатой депутатов от департаментов, избиравшихся путем цензового голосования. Судебная власть оказалась в руках несменяемых судей, которых назначал король. Большинство административных структур, унаследованных от революции и наполеоновского периода, были сохранены. Стремясь ко всеобщему примирению, Хартия сообщала, что старинному дворянству будут возвращены титулы, а имперская знать свои сохранит. Был сохранен и Почетный легион. Таким образом, Хартия стремилась к равновесию между Францией Старого порядка и Францией 1789 года и Империи. Но Поццо ди Борго подчеркивал, что никаких гарантий нет, что все будет зависеть от интерпретации Хартии в дальнейшем, и, не отказывая королю в добрых намерениях, уже смотрел в будущее с пессимизмом:

«Теперь стабильность монархии зависит от этого великого проекта [внедрения Конституционной хартии]. О ней в первую очередь и беспокоятся, но растет всеобщее волнение, вызванное нехваткой денег, громадностью притязаний и тем, что карьера множества людей была прервана произошедшей политической революцией. Это волнение быстро не закончится».

В последующие недели его сомнения переросли в активную критику. 13 июня Поццо ди Борго забил тревогу. В разговоре с герцогом де Блака он откровенно высказал все, что у него было на душе:

«Я сказал ему, что (…) нация нуждается в том, чтобы ее вытащили из неопределенного состояния, где она оказалась из-за стольких различных интересов, что законы должны быть незыблемы, а принимаемые меры должны объявляться в открытую; что Палаты следовало бы окружить уважением и почтением; что самое главное — определиться с будущим армии; что следует оставить под ружьем лишь тех, кому можно регулярно платить, а остальных необходимо уволить в отставку, где они перестанут составлять армейские корпуса, а значит, и перестанут быть опасными; что дела Почетного легиона должны быть улажены с максимальной деликатностью, чтобы не оскорбить тех, кто носит этот орден».

В своем письме он описывает нестабильность режима, его неспособность достучаться до сердец французов; он даже вполне резонно предсказал новые треволнения в будущем и вместе с тем подчеркивал, что стабильность Франции, на его взгляд, жизненно необходима для мира в Европе и имеет решающее значение для российских финансов[139]. Поццо ди Борго обращает особое внимание на размах недовольства в армии, которая насчитывала несколько сот тысяч человек и, естественно, не могла не представлять собой источник нестабильности[140]. Кроме того, дипломат не одобрял консервативного и даже реакционного подхода властей к вопросам религиозным, видя в этом еще одну опасность для гражданского мира[141].