Читать книгу "Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920 - Хадлстон Уильямсон"

Глава 16

Вновь опустились сумерки, когда я увидел столб черного дыма на горизонте и понял, что перед нами Батайск. Лошадь Пашкова была изнурена до предела, но, подгоняя наших коней еще четверть мили, а потом спешившись и проведя их еще три четверти мили, мы смогли как-то справиться с ними и добрались до места примерно в 4 часа пополудни. Путешествие было сплошной нервотрепкой, потому что, помимо его условий, мы просто не знали, где наткнемся на кавалерию Буденного.

Дики уехал вперед на деревенской подводе и был дозорным, а меня со всех сторон встречали неожиданной хорошей новостью. Вагоны с беженцами уже благополучно исчезли на юге, кроме Лака, который должен был проехать этой ночью. Два грузовика с имуществом, в основном кроватями и другими не столь важными вещами, а также вагон-платформа с установленной на ней автомашиной «форд» пропали в Нахичевани, где в большом количестве был брошен подвижной состав, а самому Лаку было очень трудно убежать. Но в конце концов ему удалось это сделать, и все остальное было в целости.

Несколько вагонов миссии, вагон Богаевского и вагон Сидорина – все находились на станции в своих поездах и дожидались отправления. На платформах ждали беженцы рядом с вагонами, выпрашивая для себя места и выставляя своих детей, в глазах которых виднелась безысходность. Но люди, висевшие на подножках в ожидании сигнала отправления, сами пережили столько личного горя, чтобы еще тревожиться о других.

Мне было велено немедленно прибыть в вагон атамана, пока мои лошади и имущество будут погружены и прицеплены к поезду миссии, который скоро должен отправиться на Тихорецк, где мы все собираемся для получения дальнейших распоряжений.

Из-за продолжавшегося отсутствия Холмена нельзя было сделать ничего определенного, но генерал Коттон, главный советник по артиллерии, одолжил мне еще 20 лошадей, на которые я собирался усадить столько офицеров, сколько мог, и сформировать чрезвычайную военную группу для какой бы то ни было цели, например спасательных операций, какие могли возникнуть. Не хватало не только нескольких британских танков и находившихся при них офицеров, но и ходили слухи, что Самтер, Фрешвилль и его переводчик – все были членами моей группы – с другими британскими офицерами все еще пропадали где-то на севере от Ростова. И мы испытывали за них глубокую тревогу, потому что к этому времени красные в тех местах уже кишели повсюду.

Однако все кончилось ничем, и станция Батайск постепенно пропустила весь этот транспорт на юг в направлении Тихорецка, кроме поезда с Сидориным, который остался в Сосыке, где был занят устройством своего нового командного пункта.

Тяжелогруженный локомотив трогался с места с судорожными торможениями и рывками, колеса проворачивались на месте. Затем, когда они обрели сцепление, поезд медленно двинулся вперед, потом все быстрее и быстрее с бешеным громыханием колес, так что вздрагивали рельсы, когда он проносился, расшвыривая вокруг себя сажу и загрязняя снег. Один поезд следовал за другим, провожаемые мрачными взглядами железнодорожников и несчастных беженцев, которые стояли, безнадежно уставившись вслед составам.

Стояла небольшая оттепель, и дороги были по колено покрыты тающим снегом и слякотью, когда я отправился дожидаться возвращения вагона, который использовал Лак и которым я намеревался воспользоваться сам. Почти тут же меня приветствовали сообщением, что прибыл долгожданный британский полковник, который возьмет на себя командование моей группой при Донской армии, и что он пожелал сделать это сейчас же.

К счастью для меня, я знал его, и он был вполне в курсе того, какое разочарование испытывал я. Его, похоже, было так много, что я сдался. Несмотря на суматоху, мы оставались до самого конца, эвакуировав в своих вагонах более 50 беженцев, и забрали с собой из артиллерийских складов все, что представляло хоть какую-то ценность, а мои офицеры уже собрались в Сосыке, пытаясь связаться со своими русскими частями и восстановить старые связи. Как воинская часть, мы не прекращали функционирование в течение всей эвакуации Новочеркасска и Ростова.

Я не знал, что Холмен вернулся из Екатеринодара, куда он ездил по возвращении с места своей деятельности в Добровольческой армии. Во время его отсутствия, как я узнал ранее, штаб в Таганроге самостоятельно прекратил работу, бросив большое количество снаряжения и совершенно новые аэропланы, и все это учреждение ринулось через ростовский мост до того, как магистраль была перерезана. Я был взбешен, потому что они совершенно неожиданно оставили меня без какой-либо информации и инструкций.

Ростов лежал в руинах. Врангель, которого не так давно приветствовали в здании оперы, в конце концов в досаде отказался от командования и уходил на юг. Его осаждали толпы людей, умоляя забрать с собой, а другие хотели узнать, почему он отказывается от командования, и жаловались на безразличие штабистов. Доходили слухи о подстрекательстве к мятежу, но даже в этот опасный момент Деникин продолжал заниматься лишь изданием политических программ, полных захватывающих фраз, которые никоим образом не помогали в борьбе с растущим беспорядком в Ростове.

Карты с положением на фронте, висевшие в витринах магазинов, которые раньше демонстрировали летние успехи, сейчас показывали лишь, как красные армии охватывали в кольцо такие города, как Омск и Харьков. На железнодорожных сортировочных станциях образовалась фундаментальная пробка, в которой застряли поезда. На многих из них остались шрамы от артиллерийских обстрелов, и составы эти тянулись на многие мили в степь, а персонал станции был подавлен этим хаосом и проявлял к нему безразличие, но при этом даже требовал увеличения заработной платы.

Узловые станции были переполнены забитыми доверху поездами, что, впрочем, происходило на каждой станции на всем пути к побережью, пока их пассажиры пытались взятками подкупить начальников станций и машинистов, чтобы те отправляли поезда до того, как придут красные. И каждый раз, когда какой-то поезд подавал признаки того, что трогается, толпы людей бросались на штурм его, ломали конечности и давили детей и стариков, в свалке опрокидывали барьеры и срывали двери с петель.

Люди сражались за место в поезде и протискивали свои узлы в разбитые окна, и в течение нескольких секунд каждый дюйм пространства в вагоне оказывался занятым как внутри, так и снаружи, каждый буфер, крыша и площадка были забиты людьми. Плакаты с изображением зверств, учиняемых красными, должны были содействовать активной записи в Белую армию, но они лишь увеличивали ужас и ухудшали ситуацию. Многие поезда были полны войск, многие из солдат были пьяны и не обращали внимания на своих командиров, и когда мимо проходили поезда с личным составом, в их окнах были видны мрачные лица офицеров.

В тихих уголках солдаты даже стали объединяться с теми, кто грабил гражданское население, используя свое оружие, чтобы заставить людей отдать свои драгоценности или лишнюю одежду, а на станционных перронах на тачки для всеобщего обозрения укладывали тела детей, задушенных в этой давке при посадке на поезд, надеясь, что это поможет остановить панику.

В центре города было полно идущих людей – два огромных человеческих потока, двигавшиеся в противоположных направлениях через снег и слякоть. По магазинам – все еще украшенным в честь Рождества – люди искали что-нибудь, из чего можно сделать красную полоску, чтобы приобрести иммунитет, когда в город вступят красные. Наконец, на станции появились полуголодные, инфекционные, больные тифом, выпрашивая для себя места на поездах, уходящих на юг.