Читать книгу "Тициан - Александр Махов"

В одном из своих сонетов Аретино так описал портрет герцогини:

Творенье Тициана перед нами. На нем прекрасная Элеонора В парчовом платье дивного узора, Стыдливо спрятав грудь под кружевами.

Во взгляде нет девичьего задора, Но не поблекла красота с годами. На мир взирает ясными очами, Уста сомкнувши, гордая синьора.

Хоть красота и скромность несовместны, Но все сердца под властью у богини — Венере по душе повиновенье.

Ее проказы всем давно известны, А потому на лике герцогини В согласье с ее возрастом смиренье.

К этому можно лишь добавить, что, в отличие от Тициана, его восторженный друг-поэт весьма умело и образно пользовался лестью.

Не отставал от четы делла Ровере и мантуанский герцог Гонзага, заказавший двенадцать портретов римских цезарей для украшения своего дворца. Дож Гритти тоже вспоминал о своем официальном художнике. Как-то Тициан получил приглашение на один из приемов во дворце, во время которого дож в упор задал вопрос о батальной картине. Незадолго до этого де Франчески сообщил другу, что Гритти весьма ревностно отнесся к истории с дворянским титулом и недовольно сжал губы, когда ему доложили о тициановском портрете Карла V, этого «мальчишки и выскочки, возомнившего себя правителем мира». Тициан понял, что над его головой сгущаются тучи — норов Гритти был ему известен. Надо срочно завершать работу. Но в который раз он снова был вынужден отвлечься. Посол мантуанского герцога сообщил, что Федерико Гонзага просит художника срочно прибыть в Мантую, чтобы вместе отправиться на важную встречу с Карлом V в пьемонтском городке Асти, куда вскоре должен прибыть император после своего триумфального шествия по землям всей Италии — от Сицилии до Пьемонта через Неаполь, Рим, Флоренцию, Пизу и Геную. Под Асти в долине собраны отборные войска, готовые вступить в сражение против ненавистного короля Франции.

В мае 1536 года Тициан опять оказался вовлеченным в суету габсбургского двора, где его донимали заказчики из свиты императора. Там же Федерико Гонзага познакомил мастера со своим кузеном, молодым герцогом Эрколе II д'Эсте, который занял место недавно скончавшегося отца. Погоня за славой и суета сломили неугомонного Альфонсо д'Эсте, нашедшего вечное успокоение в своей Ферраре, которую, надо отдать ему должное, он возвысил благодаря умелой политике по защите своего небольшого герцогства и преданности искусству.

Императорский двор утомил Тициана, и он не чаял поскорее вернуться домой и заняться делом. В письме к Аретино он посетовал на то, что суматоха и неразбериха не дали ему возможности толком поговорить с Карлом V, чтобы поблагодарить за дворянский титул и «поцеловать руку». После утомительной езды по жаре он наконец оказался дома, где хотел немного прийти в себя. Но не тут-то было — неожиданно пожаловал старый приятель сенатор Микьель. Он только что вернулся с заседания сената и поспешил по-дружески оповестить обо всем случившемся во Дворце дожей. Оказывается, среди сенаторов разгорелись споры по поводу официального художника республики, который работает больше на стороне, чем в Венеции, а ныне стал придворным художником Карла Габсбургского, явного недруга Венеции, не выполняя своих прямых обязательств перед правительством на протяжении четверти века. Посему следует взыскать с него незаконно выплаченные 1800 дукатов. Дож не посмел пойти против воли большинства сената, с которым у него назревал серьезный конфликт. Совет старейшин предложил ему назначить на пост соляного посредника давно успешно работающего в Венеции исполнительного Порденоне. За принятие такого постановления проголосовали 102 сенатора; против — 36 и 37 воздержались.

Тициан пришел в ярость. Опять этот Порденоне встал на его пути и снова придется с ним состязаться в мастерстве и доказывать свое превосходство правителям республики, для прославления которой им уже столько сделано! Он никак не ожидал предательского удара в спину. Несмотря на кровную обиду, Тициан не думал сдаваться и уступать без боя место интригану Порденоне. Он вновь расставил перед собой картоны с рисунками к битве. Все остальное в сторону, и только битва будет владеть его помыслами. Но тут к причалу подплыл со свитой командующий венецианским флотом франческо Мария делла Ровере, изъявивший желание позировать мастеру. Будучи человеком военным, герцог даже свои пожелания выражал в приказном порядке. Однако увидев, что Тициан явно не в себе, и узнав причину его подавленного состояния, он заверил художника, что завтра же направится во дворец и уладит дело с дожем Гритти. У Тициана отлегло от сердца, и он с радостью взялся за кисть, убедив высокого гостя, что писать нужно поясной портрет, чтобы составить единое целое с готовым уже портретом герцогини Элеоноры. Герцог вынужден был согласиться с доводами художника, хотя ему хотелось иметь свой портрет в полный рост.

Поскольку без Аретино не могло обходиться ни одно событие в доме на Бири, сошлемся на одно любопытное его письмо, направленное им 7 ноября 1537 года известной поэтессе Веронике Гамбара, жившей в своем имении под Пармой. С ней переписывались и ценили ее поэтический дар Ариосто, Бембо, Кастильоне, Эквикола и многие другие видные деятели литературы и искусства. Само это письмо дает представление не только о стиле автора, но и о тонком понимании им искусства своего великого друга Тициана.

«Посылаю Вам, обворожительная синьора, написанный по Вашей же настоятельной просьбе сонет. На его сочинение меня сподвигла кисть Тициана, коим написан портрет известнейшего государя. Находясь под сильным впечатлением, я предался стихотворству, только потому, что перед моими глазами был этот знаменитый портрет. Едва я увидел его, как призвал в свидетели саму природу и заставил ее признать, что здесь искусство заняло ее место. И доказательством этому служат каждая морщинка, каждый волосок и каждая черточка лица. Краски передают ощущение физической силы, но и создают образ человека, щедро наделенного мужественной душой.

На блестящей поверхности доспехов отражается киноварь бархата, который служит фоном. А какой великолепный эффект порождают перья шлема! Они кажутся всамделишными, когда отражаются на кирасе великого полководца. Даже командирские жезлы выглядят правдоподобно, особенно жезл военачальника. Его блеск свидетельствует о возросшей славе со времен войны, когда главным противником был сам папа Лев Десятый. Не создается ли впечатление, что дарованные Церковью, Венецией и Флоренцией жезлы сделаны из подлинного серебра? Как же должна смерть возненавидеть вдохновение, с каким сохраняется жизнь всем ее жертвам! Его Величество Император хорошо понял это, когда в Болонье увидел себя запечатленным на полотне живым. Он поразился этому чуду больше, чем победам и почестям, дарующим ему Царство Небесное. Прочтите мой сонет и похвалите меня не столько за слабые стихи, сколько за усилие воспеть деяния герцога Урбинского:

Порой и Апеллес мог ошибиться. Когда он Александра рисовал, То красоту души не разгадал — Живей, чем всадник, вышла кобылица.

Такое с Тицианом не случится. Невидимому зримость он придал, В портрете выразив такой накал, Что герцог в бой с холста стремится,

А войском управляет он умело. Какая мощь заключена под латами. Как взгляд его пронзителен, суров!

В груди такая злоба накипела, Что уж пора бы с храбрыми солдатами Италию очистить от врагов!»

Аретино хорошо знал патриотические настроения Тициана, его мечту о герое, который выступил бы против продажной политики Ватикана и многих владетельных князей, позорно согласившихся с господством чужеземцев на землях Италии. Ему удалось подметить эти настроения в портрете урбинского герцога и выразить их в сонете. Остается лишь уточнить сказанное Аретино. В правой руке герцога — венецианский жезл, а папский и флорентийский жезлы помещены выше. Между ними — дубовая ветвь, обвитая светлой атласной лентой с надписью se Sibi — «самим собой», говорящей о мужественном характере герцога и его высоких моральных качествах.