Читать книгу "Я свидетельствую перед миром. История подпольного государства - Ян Карский"

Ужин прошел в напряженной тишине. Нам с Данутой на этот раз не хотелось подкалывать друг друга. После чая она сослалась на головную боль и ушла к себе. Я еще немного поболтал с «тетушкой», а потом тоже поднялся в свою комнату, сел в кресло у окна и открыл книгу. Но я так устал после утомительной прогулки по жаре и постоянного напряжения, что меня очень быстро сморил сон.

Было около полуночи, когда кто-то коснулся моего плеча, — я открыл глаза и резко обернулся. У меня за спиной стояла Данута.

— Просыпайся, Витольд! — прошептала она. — Он ждет в саду. Спускайся минут через десять.

Она улыбнулась и ушла.

Видимо, им надо было сначала поговорить без меня. Выждав десять минут, я на цыпочках спустился по лестнице и вышел в сад. В темноте ничего не было видно. Вдруг я услышал голоса: Данута разговаривала с кем-то, чей голос тоже показался мне знакомым. Это был мужчина, но я его не узнавал. Данута плакала. Жаловалась, что нет денег, что немцы забирают все, что они выращивают… А самое невыносимое то, что ей все время страшно за него. Я не верил своим ушам: она всегда казалась такой веселой, жизнерадостной, уверенной в себе. Мужчина старался ее успокоить.

Я подошел поближе и с удивлением узнал в загадочном незнакомце связного, который приходил в сарай, где я прятался после побега. Он нисколько не изменился — тот же молодой, элегантный, воспитанный офицер. Он повернулся ко мне с радушной улыбкой:

— Как дела, Витольд? Данута хорошо за тобой смотрит? Если что, разрешаю тебе всыпать ей как следует.

Я отвечал, что Данута злая, жестокая девчонка, но я стоически терплю все муки. И похвалил офицера за умение так здорово «растворяться в пейзаже» — я еле его разглядел.

«Растворяться в пейзаже» значило на языке подпольщиков сливаться с окружающей обстановкой до полной невидимости. Это считалось особым талантом.

— Благодарю за любезность, — ответил он. Похвала польстила, но и несколько смутила его. — Но я пришел обсудить твои дела, а не мои достоинства. Принеси нам молока и что-нибудь поесть, — сказал он Дануте. — Я проголодался. И кроме того, нам с Витольдом надо поговорить.

Данута молча ушла. Кто этот человек: ее муж или жених? Но спросить я не решился.

Офицер растянулся на траве и вздохнул так, словно очень устал.

— Вот что я хочу тебе сказать, Витольд, — начал он. — Ты тут в доме все время наедине с Данутой. Сам видишь, она порядочная девушка…

— Зачем ты мне это говоришь? — Я в самом деле ничего не понимал.

— Ладно, не важно, — засмеялся он. — Просто сужу по себе и не вижу, почему ты в этом смысле должен быть не таким, как я.

Я попытался отшутиться:

— Но раз ты сам признаешься, что не пропустишь ни одной юбки, какое тебе дело до Дануты? Она, что ли, твоя жена?

— Нет, сестра.

Я онемел. Значит, это Люциан, тот самый брат, о котором Данута не разрешала матери упоминать.

Прежде чем я успел что-то ответить, пришла Данута и принесла молоко и еду.

— Что ж ты, сестренка, забыла о своих светских обязанностях, — весело обратился к ней мой чудной собеседник. — Мне пришлось самому представиться Витольду. Теперь ситуация прояснилась. — Он отхлебнул молока. — Но давайте поговорим о деле. Как твое здоровье, Витольд?

— Намного лучше. Я, безусловно, в состоянии работать и просто теряю время даром. Никакой опасности больше нет. Гестапо вроде бы давно перестало меня искать. В любом случае я так изменился внешне, что никто меня и не узнает.

Люциан посмотрел на меня и спросил со всей прямотой и искренностью, которая так располагала к нему людей:

— Что именно ты хотел бы делать?

Я подумал и ответил:

— Учитывая, с одной стороны, мое пока еще слабое здоровье, с другой — практический опыт в журналистике, думаю, я мог бы заниматься пропагандой.

Я говорил без особой убежденности, потому что мне не очень-то хотелось заниматься таким делом. Вранье, коварство, клевета мне не по вкусу, но поскольку таким способом можно нанести большой ущерб врагу, я был готов отбросить щепетильность.

Люциан словно читал мои мысли:

— Кажется, тебя не очень прельщает пропаганда? Ты получишь ответ через несколько дней.

На этом мы расстались.

Проходил день за днем, а Люциан не появлялся. Я изнывал от нетерпения, нервно расхаживал по дому. Шутки Дануты меня только раздражали, я огрызался в ответ. Но однажды вечером, когда я, мрачный, сидел вместе с ней в гостиной, кто-то бросил камушек в стекло. Мы подбежали к окну. Данута стала ругать брата за то, что он пришел так рано, а я терпеливо ждал.

— Не беспокойся, милая. Ведь до сих пор я не попался, правда?

Она разрыдалась:

— Какой же ты упрямый и легкомысленный! Ни о нас, ни о себе самом не думаешь! Что с нами будет, если тебя схватят?

Глаза у нее стали огромными, как у испуганной лани, и она выбежала из комнаты. Люциану было не по себе.

— Ее убивает эта жизнь, — сказал он в порыве откровенности. — Она такая ранимая, а приходится все время притворяться, скрывать свои чувства. Боюсь, это подорвет ее здоровье. Заботься о ней, Витольд!

— Постараюсь, Люциан.

Он вздохнул и тряхнул головой. И тут же заговорил другим, деловым, отстраненным тоном:

— Руководство одобрило твое желание работать в секторе пропаганды. Составь список того, что тебе нужно, и как можно скорее приступай к работе. Пойдем в другую комнату. Я передам тебе инструкции.

Мы поднялись ко мне и обсудили детали моей будущей работы. Под конец он молча посмотрел на меня долгим взглядом и улыбнулся:

— Желаю удачи, Витольд. Уверен, ты сумеешь попортить немцам кровь.

Улыбка только подчеркнула, до чего он измотан.

— Постараюсь, — ответил я. — А ты смотри будь осторожен.

Вошла Данута. Глаза ее покраснели, но выражение лица было спокойным. Видно, она решила разрядить обстановку:

— Знаешь, братец, я пересчитала столовое серебро. Собственно, и считать-то уже почти нечего. — Она погрозила Люциану пальцем. — Конечно, здорово, что ты научился забираться в дом бесшумно, как вор, но не стоит настолько входить в роль. А то скоро не будет никакой разницы между тобой и немцами.

Люциан с притворным возмущением обратился ко мне:

— Видишь, Витольд, как со мной обращаются в моем собственном доме! Родная сестра напраслину возводит. Не знает, какую бы еще гадость про меня придумать. Я пошел, а не то она совсем меня опозорит. Пока!

Он чмокнул сестру в щеку, дружески хлопнул меня по плечу и ушел. Мы видели, как он добежал по саду до ограды и ловко перемахнул через нее.

На следующий день я после долгого вынужденного безделья с величайшим рвением взялся за новую работу. Попросил Дануту раздобыть мне телефонные и коммерческие справочники, все, какие можно, газеты и другую печатную продукцию.