Читать книгу "Палач любви и другие психотерапевтические истории - Ирвин Д. Ялом"

Саул не шелохнулся.

– Не имею абсолютно никакого представления.

Поскольку мы уже задержались почти на пятнадцать минут и меня ждал другой пациент, тоже в кризисном состоянии, я с неохотой завершил сессию. У меня осталось такое беспокойство за Саула (и за выбранную мною стратегию), что я хотел увидеться с ним на следующий день. Однако в моем расписании совсем не было времени, и мы договорились о сессии через два дня.

Во время встречи с другим пациентом мне было трудно выкинуть из головы Саула. Меня поразило сопротивление, которое он проявил. Снова и снова я натыкался на непробиваемую стену. Совсем непохоже на Саула, которого я знал и который был так патологически уступчив, что многие люди эксплуатировали его. Обе бывшие жены получили от него непомерно щедрые отступные без каких-либо попыток оспорить соглашение с его стороны. (Саул чувствовал себя таким беспомощным перед лицом чьих-то требований, что последние двадцать лет решил оставаться холостяком.) Студенты обычно добивались от него невероятных поблажек. Чаще всего он назначал слишком низкую цену за свои профессиональные консультации (и ему обыкновенно недоплачивали).

В каком-то смысле я тоже эксплуатировал эту черту Саула (но, уверял я себя, для его же пользы): чтобы сделать мне приятное, он стал назначать справедливую цену за свои услуги и отказывал в тех просьбах, которые не хотел удовлетворять. Изменение поведения (хотя и вызванное невротическим желанием добиться моей любви и сохранить ее) раскрутило спираль адаптации и повлекло за собой многие другие благотворные изменения. Я попытался применить тот же поход с письмами, надеясь, что Саул по моей просьбе откроет их немедленно. Но, очевидно, я не рассчитал. У Саула откуда-то взялась сила противостоять мне. Меня бы порадовала эта его новая сила, если бы цель, которой она служила, не была столь саморазрушительной.

Саул не пришел на следующую встречу. Минут за тридцать до начала сеанса он позвонил моему секретарю и сообщил, что у него болит спина и он не может встать с постели. Я сразу же перезвонил, но услышал лишь автоответчик. Я оставил сообщение, чтобы он позвонил мне, но прошло несколько часов, а он не ответил. Тогда я позвонил снова и оставил сообщение, перед которым не может устоять ни один пациент: позвонить мне, потому что я должен сказать ему что-то важное.

Когда Саул позвонил позже в тот вечер, я был встревожен угрюмым и отстраненным тоном его голоса. Я знал, что он не повредил спину (он часто избегал неприятные конфронтации, симулируя болезнь), и он знал, что я об этом знаю; но сухой тон его голоса безошибочно свидетельствовал, что я больше не имею права это обсуждать. Что делать? Я беспокоился за Саула. Я опасался опрометчивых решений. Я боялся самоубийства. Нет, я не позволю ему порвать со мной. Я заставлю его увидеться со мной. Я ненавидел эту роль – но не видел иного выхода.

– Саул, полагаю, я неправильно оценил степень боли, которую вы испытываете, и оказал слишком большое давление на вас, чтобы вы открыли эти письма. У меня есть идея получше – о том, как мы должны работать. Но в одном я уверен: сейчас не время пропускать встречи. Я предлагаю, если вы недостаточно хорошо чувствуете себя, чтобы двигаться, навестить вас дома.

Конечно же, Саул запротестовал, выдвигая много доводов, известных заранее: он не единственный мой пациент, я слишком занят, он уже чувствует себя лучше, нет никакой спешки, вскоре он сам сможет приехать в мой офис. Но я был так же тверд, как и он, и меня нельзя было переубедить. Наконец он согласился принять меня завтра с утра.

По дороге к дому Саула на следующий день я был в приподнятом настроении. Я снова исполнял почти забытую роль. Много времени прошло с тех пор, когда я приезжал к пациентам на дом. Я вспоминал свои студенческие дни, свою практику, связанную с посещением пациентов в Южном Бостоне, лица давно ушедших пациентов, запахи ирландских кварталов – капусты, затхлости, вчерашнего пива, ночных горшков, стареющей плоти. Я вспомнил одного старого постоянного пациента на моем участке, диабетика с двумя ампутированными ногами. Он выспрашивал меня о новых фактах, почерпнутых из утренней газеты: «Какой овощ содержит больше всего сахара? Лук! Вы знали об этом? Чему они учат вас нынче в медицинских училищах?!»

Я размышлял о том, действительно ли лук содержит много сахара, когда подъехал к дому Саула. Парадная дверь была открыта, как он меня предупредил. Я не спрашивал о том, кто оставит ее открытой, если он прикован к постели. Поскольку лучше всего было бы, чтобы Саул лгал мне как можно меньше, я не стал много расспрашивать о его спине и о том, как за ним ухаживают. Зная, что по соседству живет его замужняя дочь, я вскользь намекнул, будто предполагаю, что она заботится о нем.

Спальня Саула была спартанской: голые оштукатуренные стены и деревянный пол, никаких декоративных элементов, семейных фотографий, никакого следа эстетического вкуса (или присутствия женщины). Он лежал неподвижно, вытянувшись на спине. Он не выразил большого любопытства по поводу нового лечебного плана, о котором я упомянул по телефону. В самом деле, он выглядел таким далеким, и я решил, что прежде всего должен обратиться к нашим отношениям.

– Саул, во вторник я чувствовал по отношению к этим письмам то же, что хирург чувствует в отношении обширного и опасного абсцесса. – В прошлом Саул был восприимчив к хирургическим аналогиям, будучи знаком с ними по медицинскому институту (в котором он учился до того, как посвятить себя научной карьере); кроме того, его сын был хирургом.

– Я был убежден: абсцесс нужно вскрыть и дренировать, и единственное, что мне следует делать, – это убедить вас разрешить мне провести эту процедуру. Возможно, я поторопился и нарыв еще не сформировался. Возможно, мы можем попробовать некий психиатрический эквивалент компрессов и антибиотиков. Давайте на время отложим обсуждение вопроса о вскрытии писем; ясно, что вы распечатаете их, когда будете готовы. – Я остановился, борясь с искушением очертить временные рамки: месяц, как будто он дал формальное обещание; это было неподходящее время для манипуляций – Саул уловил бы любое лукавство.

Саул не отвечал. Он лежал неподвижно, отведя взгляд.

– Договорились? – подтолкнул я. Небрежный кивок. Я продолжал:

– Я думал о вас последние два дня, – теперь я применил одно из самых сильных своих воодушевляющих средств. Замечание о том, что терапевт думал о пациенте вне отведенного ему часа, по моему опыту, всегда подстегивало интерес последнего.

Но в глазах Саула не мелькнуло и тени заинтересованности. Теперь я был действительно обеспокоен, но снова решил не обсуждать его отстраненность. Вместо этого я искал пути наладить с ним связь.

– Мы оба согласны, что ваша реакция на доктора К. чрезмерна. Это напоминает мне о сильном чувстве, которое вы часто выражали, – чувстве, что вы никогда не были родным где-либо. Я думаю о вашей тетке, так часто напоминавшей, как вам повезло, что она согласилась заботиться о вас и не отдала в приют.

– Я когда-нибудь говорил вам, что она так никогда и не приняла меня? – внезапно Саул снова вернулся ко мне. Нет, не по-настоящему – теперь мы разговаривали вместе, но параллельно, а не друг с другом.