Читать книгу "Таежный гамбит - Юрий Достовалов"

Отправив полсотни кавалеристов во главе с ротмистром Татарцевым на восток, Мизинов дал бойцам отдохнуть. Офицеры раскинули большие палатки с печками, грелись, чистили оружие, спали. Вскоре разыгралась пурга. Задул нудный и острый «горняк», пронизывавший до костей. К полудню прискакали от генерала Яблонского, который сообщал, что на пути обоза встретились труднопроходимые болота, подводы увязли, и часть продовольствия пришлось бросить.

Были и хорошие вести. Посыльные капитана Белявского нашли, наконец, Мизинова и сообщили, что офицеры готовы влиться в его отряд.

Гостей встречали ближе к вечеру. Из тайги появились заросшие, утомленные всадники. Большинство шли пешком, жалея уставших коней. Мизинов обнялся с Белявским, пригласил в свою палатку.

— Неважные новости, ваше превосходительство, — первым делом сообщил Белявский. — Моя разведка донесла, что отряд атамана Камова окружен подошедшими из Благовещенска красными частями. Это отряд Острецова…

— Этого красного орла? Как далеко? — посуровел Мизинов.

— Верстах в семидесяти отсюда, на берегах Амгуни.

Из рассказа Белявского Мизинов узнал, что, отступая наудачу с Кербинского склона, Камов подошел к Амгуни и хотел было перейти через нее по льду, но вдруг, но на середине реки бойцов встретил шквальный пулеметный огонь. По группам, ожидающим перехода на противоположном берегу, красные открыли артиллерийский огонь. Переходившие погибли, оставшиеся на том берегу спешно окопались и заняли оборону.

— Но трагедия в том, ваше превосходительство, — закончил Белявский, — что Камов окружен. Красные обошли его с юга, с севера подоспел отряд некоего Струда, а на запад путь закрывают крутые склоны, преодолеть которые под огнем Камов не сможет. Сил у него практически не осталось — в бойне на реке погиб цвет его отряда. Думаю, его дни сочтены.

— Господи, боюсь, что и мы не успеем ему на помощь, — простонал Мизинов.

— Видимо, так. Сейчас, надо полагать, уже поздно. К тому же у Камова не осталось опытных офицеров. Его начальник штаба Сбродов погиб…

— Сбродов?! — дернулся Мизинов. Помолчал и склонил голову: — Несчастная семья… Геройская семья!.. Расскажите мне про Кербинский склон.

Белявский поведал, что Кербинский склон представляет собой горную страну протяженностью сто верст на семьдесят. Горный массив густо зарос лесами, ущелья и распадки сменяют друг друга на всем его протяжении, чащи пересекаются бурными холодными речушками, на перекатах под змеящимися струями воды звенит галька, песок за много столетий просеялся и стал чистым, как стекло. Так что Кербинский склон, как изначально предполагал Мизинов и как теперь подтвердил капитан Белявский, был чрезвычайно удобен для внезапных атак, безболезненного отступления и полноценного отдыха.

— Я третий год тут, — говорил Белявский. — Всеми тропочками хаживал сотню раз, каждый камешек мне друг. Ваше превосходительство, если и оперировать, то только здесь! Только тут и сейчас мы можем либо соединиться с Камовым, либо погибнуть. Третьего ведь нам не дано!

— Верно, капитан, не дано, — согласился Мизинов. — Интересно, как там дела в Приморье? Что Молчанов?

— Думаю, неплохо, иначе красные перебросили бы сюда такую силищу, что вряд ли бы мы сейчас с вами беседовали.

— Вы правы, — вздохнул Мизинов. — Сколько человек у Струда?

— Не больше трехсот. Но обожжен на неудаче с Камовым, осторожен и расчетлив. Думаю, он воздержится пока от боевых стычек, а станет действовать набегами, диверсиями. Возможно, Острецов использует его в качестве прикрытия, чтобы закрыть Камову отход…

— Я дам вашим бойцам полк подполковника Лаука, — подумав, решил генерал. — Попробуйте окружить и уничтожить этого латышского стрелка, чтоб ему вечно снилась его Латгалия![52]

— А вы, я так понимаю, с востока поможете Ивану Герасимовичу?

— По хорошему следовало бы ударить с юга и зажать отряд красных в тиски, между вами и мной. После того, как вы покончите со Струдом, разумеется. Но это чересчур идеально, вряд ли мы справимся.

— Ваше превосходительство, я бы не отважился мыслить сейчас стратегически, — согласился Белявский, — Попробуем для начала зажать Острецова между вами и Камовым. А я, разделавшись со Струдом, припру с севера. Там видно будет. Вы знаете, я за время этой непредсказуемой войны взял себе за правило не думать дальше послезавтра. В оперативном плане, конечно. И, знаете, мало когда ошибался. Так что завтра, если вы позволите, я бы выступил на Струда. Найду я его легко. Вы можете выступить к восточной оконечности склона. Пока идете — я разделаюсь с латышом. Атакуете Острецова, а тут я подоспею. Вместе чего-нибудь да добьемся. Победы или смерти, одного из двух.

— Вы хороший оператик, капитан, — похвалил Белявского Мизинов.

— Немудрено, ваше превосходительство, я ведь на германской был начальником штаба батальона.

— Добро! Я прикажу Лауку, пусть выступает вместе с вами. Часа через два выступлю и я. С нами крестная сила, да, капитан?

— Хотелось бы надеяться, — кивнул Белявский. — По крайней мере, я постоянно вожу с собой в обозе Смоленскую икону Богоматери. Наверное, лишь ее молитвами я до сих пор жив, — он крепко пожал Мизинову руку.

6

На красивой игреневой[53] лошади, в ярко-сиреневом канаватном[54] распахнутом кафтане поверх казачьего чекменя с золотистым отливом, атаман Камов выехал не переднюю линию обороны. На голых ветках берез повис густой, плотный куржак[55], изо рта лошади валил молочный пар, но его ноги в теплых опойковых[56] сапогах не зябли, и Камов с удовольствием правил лошадью, понукая ее осторожными, незлыми шенкелями. Сейчас она вынесла его как раз туда, куда он стремился, — на левый берег Амгуни, где окопались его станичники и в тонком, напряженном, как струна, воздухе, звенел непрерывный ружейный треск.

Камов понимал, что это, возможно, последний бой в его жизни, а потому заранее приготовился к смерти: разоделся во все самое лучшее, что было у него в походе, оседлал самую красивую свою лошадь. Как ни странно, но он был спокоен. Дело, которому он отдал свою жизнь, принесло добрые плоды — в этом Камов убедился сейчас еще раз: казаки залегли плотной цепью и усердно выполняли опасную военную работу. Несмотря на то, будет ли жив сам атаман Камов, амурское казачество все-таки живет, и никаким Острецовым не под силу искоренить то вековечное, что искони вскармливало казака, ставило его на ноги и превращало в мужчину — труженика, воина, защитника. Пусть ему, Камову, суждено погибнуть, это еще полбеды, это даже вовсе не беда. На смену ему придут другие, такие же смелые, отважные и последовательные. И что ни поделай с казачеством, из глубины души казачьей духа казачьего ни выжечь, ни вытравить.