Читать книгу "Эта тварь неизвестной природы - Сергей Жарковский"

И Фенимор пошёл к Ягодицам9.

– Это… Вадим! – сказал Костя ему вслед. Фенимор на ходу обернулся. – Матушка сегодня, это, не в духе, конкретно. Я серьёзно! Не просто так всё случилось, в натуре!

– Я понял.

Фенимор взбежал на Ягодицу слева и осмотрелся. Про толпу чувствительных трекеров, глазеющих в спину друга новопреставленного, спешащего к свежему одру, он и думать уже забыл. Зона была как Зона. Небо было чистое, город впереди и правей привычно рябил, искажаемый влажностью дождевой части Собачинской дуги, а строения котельной, управление, цеха, ёмкости, склады были видны, как всегда, чётко и ясно. Отсвечивала фольга на крыше бара. Фенимор спустился с Ягодицы, миновал по завалу заросший камышом ров, и оказался на утоптанном пустыре перед нейтралкой. Отсюда до «Двух труб» напрямую, не прячась от вышек, было двадцать минут скорого ходу. Вышек, впрочем, уже давно не было, но всё поминаются. Кучи досок и железных труб от них в лучшем случае символизировали старые добрые деньки снайперских гонок, но вбито в печень: после рва – вышки. Да номера ещё… Тётку Алису на одиннадцатой подстрелили. Вышиста с девятнадцатой утопили в бочке с солидолом. Да, номера использовались до сих пор. «В районе двадцать второй в нейтралку вышел, посидел в финиках, прочуял Матушку конкретно, блеванул так нормально, ну и дальше отправился…» – например.

Сзади взревел мотор ЛИАЗа. Фенимор отключил земные звуки из внимания. Фенимор спешил, он не собирался сегодня задерживаться в Баре больше, чем на десять минут, и до траурного известия, не собирался и после. Пока не собирался. У него были мысли, были подозрения, знание предстоящих забот (разборки с теми же бомбилами, ведь по уму, сейчас надо было оставаться у автобусов, уже завтра будет сложней переговариваться, место засохнет10) цветами цвела чуйка, но главное – они с Весёлым строили трек с промежуточными лагерями всё это лето, и было остро досадно потерять труд, потерять напор, потерять страсть и надежду, сконцентрированную именно в сегодняшнем, так дорого стоящем дне. Поэтому Бубнилде, который сидя там, под ложечкой, и попискивает, бедолага, и пыхтит, и даже посвистывает в надежде привлечь внимание и вовлечь в дискуссию, мы вылезать не дадим, мы на работе. А наша шизофрения работе мешать не должна. Шизофрения это наше личное дело.

Фенимор мчался по Слоновой тропе длинными шагами, аж ветер обжигал уши холодом, аж под курткой стало жарко, и с наслаждением понимал, что пребывает в бешенстве. Поэтому горю и не пробиться сквозь алую пелену, накрывшую его, Фенимора, как силовым полем. Мог бы и завтра откинуться скотина Николаич, ничего бы с ним не сделалось. И Ольга, дура, со своим воем. Воет она, видите ли. Как родная. Это же кому рассказать на Земле! Два года, да больше, два с половиной года бабе спокойно прожить, проспать с настоящим ходячим трупом, а как он вдруг ходить перестал, так в вой кинуться. Пусть труп, да мой, типа. Фенимор подхватил с обочины тропы какой-то булыжник, какой-то цементный обломок, и зафитилил его в облупившуюся трофейную вертухайскую каску, века назад нахлобученную на конёк железобетонного столба с обрывками колючки на скобах лично покойным Пашей-Мазистом. Булыган громко звякнул в окружающей тишине, каска завертелась на коньке, булыган ушёл в зенит, и в нём канул. Рука моя тверда. А вот и верная черта. Сейчас она, скоро.

Старая гравийная дорога, пересекающая Слоновью под прямым углом, тянулась от самых полисадников угловых домов на Волгоградской, и обозначала необходимость свернуть, чтобы не скакать до котельной по шпалам «недоастраханской» железки, мутно отсвечивающим, ржавым даже издали. (Давненько по ним никто не ездил на поездах, хотя воображением Николаича одно время владела дикая идея прикупить и пригнать мотовоз для простоты доставки товаров.) Что Фенимор привычно и сделал, и через пятьдесят шагов вышел на Стеклянный пустырь, длинную лысую прогалину в степи, заваленную горами битых стеклоблоков, горами целых силикатных кирпичей и горами застывшего чистого бетона. Здесь, между этими горами, шаг полагалось резко сбавить, потому что… потому что вот столб, на столбе синий почтовый ящик, неизвестно кем из погибших трекеров притащенный и приколоченный ещё в 89 году, и это была вешка, в шаге за ней начиналась нейтралка. Вот верная черта.

Фенимор постоял над чертой, поглядел по сторонам, поглядел на небо, перевёл дух и плавно, спокойно шагнул в прихожую Зоны.

Первые года два на этом отрезке нейтралки беспрерывно лил дождь, накрывая и Бар, и его окрестности аж до старого военного кладбища. В один прекрасный день дождь вдруг весь вылился, настала сушь, зато концентрация воздушных зеркал и занавесов вокруг Бара (и до, натурально, старого военного кладбища) сделалась какой-то даже пугающей. В метре можно было пройти от бухой компании вернувшихся с выхода ходил с гитарой и стрельбой в небеса, и не заметить эту компанию и не услышать её, а минуту спустя тебя догоняли семь вызверенных обидой рыл с претензией: ты, Вадик, заебал не здороваться, ты чего это, ты как неродной, нас не уважаешь, ты чего блин, Вадик. Туранчокс, человек вдумчивый и с понятием, полагал засорённость территории Бара воздухо-воздушными спецэффектами реакцией нейтралки на локализованную посещаемость. Шляются здесь туда сюда людишки как у себя дома, вот Зона и занавесила. Фенимор полагал, что Женя тут прав.

По узкой тропке Фенимор прилежно совершил слалом между зловеще зеленеющими, оскаленными пыльными стеклянными кучами, бежевеющими, словно старые черепа, кучами бетона, белеющими и искрящимися гранями кирпичными кучами, и вышел на траверз городской котельной и тут резко свернул на тропинку налево. Взошёл на насыпь, не наступая ни на шпалы, ни на рельсы преодолел оба пути (автоматически и безотчётно глянув налево и направо, да, давно здесь не ходили поезда въяве, но и Фенимор, и не только Фенимор, многие равно с ним не единожды и не дважды, и даже среди бела дня, слышали гул и грохот поезда, проносящегося мимо, и ветерок ощущали попутный, горячим мазутом обдающий путника; встречались на нейтральной полосе и другие призраки; убить они не могли, но могли напугать, и не только свежего человека) спустился с насыпи, тут уже ускорился, и ровно в восемь утра пошёл петлять по межконтейнерным ущельям царства Петровича. Ну, и не только Петровича.

Ни одного человека в переулках отопительного комплекса. Вообще никого. Закрыты все лотки. Ни пылинки в воздухе не плавает, всё успело осесть. Вот такой у нас выходной день вышел 25 августа сего года. Междуцарствие божбе. Пусто, как в кино. Красные ушли, белые ещё не доехали. Приходи, кто посерёдке, грабь это место. Неужели отменить выход? Мать твою, Матушка.

Прорвался последний здесь занавес и сразу, глухо, но близко (в пристройке позади Бара), уныло, но мерно затарахтели оба электродвижка. Фенимор свернул на туалетную.

ГЛАВА 11

На эстакаде под навесом на железной скамеечке сидел, не доставая ногами до бетона на половину высоты скамеечки, Жека-Туранчокс, помощник Николаича, прекрасный повар, капустинская знаменитость с дозарничных ещё времён, карлик, три высших образования заочно, языки самостоятельно, ну и прочее подобное для журнала «Огонёк» и газеты «Комсомольская правда» клуб «Алые паруса». Он не был допущен11 к главным секретам артели, но вполне имел право говорить о себе так, сказал однажды какому-то двухметровому новичку-альпинисту, решившему зачем-то похамить. «Кто я такой? Я друг Петровича. Это должность. Как «друг суда». Читали в книжках? В кино видали? И если я вам, верста вы коломенская, приказываю «all right», вы подпрыгиваете на месте, принимаете позу «смирно» и смиренно ждёте решения». Альпинист, помнится, всё равно рыпнулся, протянул грабки, и тогда Туранчокс вытащил пистолет и прострелил альпинисту колено. И уехал альпинист в свой Альпинистск, или откуда они там все едут, кээспэшники, чёрт бы их побрал.