Читать книгу "Жребий праведных грешниц. Наследники - Наталья Нестерова"

– А рулят?..

– Расейские и прочих республик выскочки, – хитро подмигнула Ольга Петровна.

Если бы Ленин, Маркс или Энгельс подмигнули со своих портретов, Иван меньше бы удивился.

– Даю совет, – продолжила учительница. – Не наказ, а дружеская рекомендация исходя из собственного опыта. Когда каша чтения в моих мозгах превысила объем головы, я стала вести дневники прочитанного. Не конспекты, то есть не краткое содержание. Тетрадка. Каждое новое произведение в середине строчки, как название. Далее с красной строки заметки о сегодня прочитанном. Неважно какие. Понравившаяся фраза, цитата. Собственное, не в последней инстанции, никому не ведомое мнение. Князь Мышкин похож на нашего приторно-лилейного лабазника Кузьмича. Никто в доброту Кузьмича не верит, все остерегаются. Если все падшие женщины такие, как Соня Мармеладова, то на небе было бы не протолкнуться от святых грешниц.

Ольга Петровна разговаривала с ним как с равным, почти равным, младшим равным. Это было неожиданно, волнительно и приятно. В их школе панибратство отсутствовало, учителя держали дистанцию, смотрели на учеников свысока, Ольга Петровна – с высокого высока, выше директорского. Педагогическая установка.

Мозгомучительное чтение принесло первые выгоды. Ольга Петровна хитро подмигнула Ивану, как нормальная живая немолодая женщина смышленому парню. Глупейшее в своей очевидности открытие: учителя тоже люди. Следовательно: все люди есть только люди, ничто человеческое им не чуждо, к тому, что не чуждо, имеется тропа.

Иван завел тетрадку и привычку записывать несколько строк после сеанса чтения.

Второе открытие: литературное произведение, чтобы оно не было наказанием, требует общения. Наверное, у кого-то – шибко интеллигентных и культурных, в столицах – есть общение словесное на предмет прочитанного. Ивану общаться было не с кем. Только с Достоевским посредством записей в тетрадках. Достоевский кувыркался бы в гробу, прочитай некоторые Ивановы умозаключения. Но другие записи, напротив, успокоили бы Федора Михайловича, благостно тлевшего с улыбкой мироспасителя – он оставил миру святые заветы. Иван, например, был совершенно не согласен с презрительной оценкой Сонечки Мармеладовой, мимоходом высказанной Ольгой Петровной. Для Ивана падшая женщина – та, которую затоптали, вынудили к грехопадению, а чистота внутренняя остается. Праведная грешница. Иван понятия не имел о продажных женщинах, не видел ни одной.

Много позже в Ленинграде, увидев «Сонечек», обзовет себя идиотом. Сродни князю Мышкину из одноименного романа. Льва Николаевича Мышкина и Алешу Карамазова надо перерасти. Но если ими не переболеть в юности, как ветрянкой в детстве, то у тебя не будет иммунитета на многие жизненные испытания.

После школы Иван не поступал ни в институт, ни в техникум. Во-первых, перспектива снова оказаться за партой отвращала, как протухший студень, которым бабка Акулина пытается накормить: и не подванивает вовсе, а столько в нем мяса-то! Во-вторых, он попросту не знал, какую специальность выбрать. Это было неловко и стыдно: здоровый парень, а с будущей профессией не определился. Время есть, ему ведь в армию идти.

Два года службы в ВДВ Ивана сломали и вылепили заново. Армия не охота в сибирских лесах, но сходна тем, что выбраковывает слабых, а сильных делает сильнее, умнее, взращивает достоинство.

Сибирского достоинства у Ивана было даже с лишком. За него и поплатился. Шесть месяцев «учебки» – школы младшего комсостава – та же тюрьма, но с повышенной физической нагрузкой.

Дополнительное питание полагалось тем, кто выше метр девяносто. Они почти все такие. Есть не хотелось. Хотелось жрать, вечно и безостановочно. Командовал взводом новобранцев сержант Звэрь.

Он так и представился, разгуливая перед строем:

– Я Звэрь. Вы, Ихтиандры малосольные, жэртвы рваного гондона… Кто ухмыльнулся? Ты, ты и ты! Шаг вперед! Поздравляю с первыми нарядами вне очереди.

Сержант Зверев манерно и презрительно коверкал речь, произносил «е» как «э» только в общении с солдатами, которые были для него «быдлом позорным». Разговаривая с офицерами, сержант вытягивался в струнку и говорил нормально.

Ивана Майданцева Звэрь невзлюбил сразу.

Не скрывал, за что:

– Плохо смотришь. Как сволич – свободная личность. Глаз не горит, потому что опилки в твоей голове еще тлеть не начали. Начнут, обэщаю.

Наряды вне очереди Иван получал через день. Придирки Звэря были откровенно хамскими, вроде плохо заправленной койки, с которой сержант предварительно сдернул одеяло. Работа в нарядах вне очереди у Ивана была самая унизительная. Драить ночью туалет. Фаянсовая станина с вырезанным в центре отверстием в виде большой замочной скважины была утыкана выступающими кругляшками размером с двухкопеечную монету. Надо было бритвой отчищать каждый кругляшек – «чтоб свэркало, аж пыщало». На сон оставалось не более двух часов. Иван серьезно опасался, что когда-нибудь отключится и клюкнет головой в вонючее отверстие. Хронический недосып и вечный голод. Днем зарядка, пробежка, полоса препятствий, рукопашный бой… Иван сломался, когда замаячила перспектива стать «задротом». Во время кроссов с полной выкладкой слабосильные солдаты отсеивались в хвост колонны – «зад роты». Иван научился правильному выражению лица и взгляду – есть глазами начальство, таращиться в горячем желании выполнить любой приказ, здесь и сейчас, писая кипятком от счастья. Звэрь добился своего и отстал от Ивана.

Сержант не был садистом, у него должность была садистская. Обедал Звэрь вместе с ними, а не за сержантским столом. На стол ставилось три кастрюли – с первым, с кашей или макаронами, с плавающими в подливе сиротскими кусочками мяса. Звэрь поручал кому-нибудь из бойцов раздавать еду. С себя никто, конечно, не начинал, себе – последнему. Но тот, кто зажилил для себя побольше супу или кусок мяса пожирнее, через несколько дней оказывался с бритвочкой в туалете. Иван очень не любил раздавать: в собственной миске оказывалось полпорции супа, а от мяса – редкие волокна в подливе, которой поливалась каша.

Перед окончанием учебки Ивана вызвал командир взвода и предложил остаться в части, воспитывать новобранцев. Как Зверев, который его, Ивана, рекомендует. Иван отказался. Наверное, это правильно – ломать через колено пацанов, делать из них живые машины – сильные, выносливые, нерассуждающие. Только Ивану это занятие претит. После присвоения солдатам сержантских званий, до их отъезда из учебки. Звэрь и прочие «наставники» где-то прятались. Теперь они не были командирами, в званиях сравнялись, а кулаки у многих чесались.

В кадровой дивизии ВДВ служба была, конечно, не сахар, но в сравнении с учебкой вполне терпимой. Ивану, на зависть ребятам, писали три девушки из Погорелова. Оля, Света и Катя. С каждой из них на проводах он, изрядно хмельной, танцевал медленные танцы. С кем-то, кажется, даже целовался за амбаром. У него не было настоящей зазнобы, а уходить в армию без ждущей тебя девушки было несолидно. Поэтому Иван пьяно шептал им на ушки: «Писать мне будешь? Пожалуйста, пиши!» Письма девушек в большей степени, чем письма из дома, помогли Ивану в самое трудное время не сойти с ума, не сорваться, не натворить беды. Эти письма были как нити, связывающие его с далекой нормальной жизнью, где нет муштры и приказов, а есть свобода и воля.