Читать книгу "Вкус греха. Долгое прощание - Ксения Васильева"

Он вернулся в ресторан.

Оля ждала его, безмятежно кокетничая под восхищенными взглядами мужчин и женщин тоже, к слову сказать! Немножко выпивала чуть-чуть закусывала, и была довольна всем.

Митя молча сел за стол, налил себе водки, выпил и не закусил. Оля тут же всполошилась.

— Что с тобой? Что случилось? Ты расстроен? — насыпала она гору вопросов. Митя шел сюда такой окрыленный и вдруг — сдулся как воздушный шарик. Митя снова выпил полфужера, закурил и странно холодно ответил: «Да».

Он чувствовал непонятную неприязнь к этой красивенькой девочке, которая почему-то называет его своим мужем! И все это отразилось в его взгляде, которым он окинул Олю.

Она разнервничалась.

Стала предлагать ему закуски, но он все брезгливо отвергал, и Оля, порозовев от усердия, не понимая, что могло произойти за какие-то десять минут, однако чутко ощутила его изменившееся настроение и отношение к себе… Чем-то Митя стал недоволен. Может быть, он ревнует ее ко всем этим липучим взглядам мужиков?

Так она пересядет, что проще! Но что-то Оле подсказывало, что не в этом кроется причина его резко ухудшившегося состояния. Что-то есть еще… Но что?

— Митечка, — попросила она, — ну скажи, что с тобой? Ты вдруг так изменился! Что-то тебе сказали? Что-то о детях?.. — вдруг вырвалось у нее, хотя она дала себе зарок никогда о его детях не спрашивать и не говорить. И о жене — тоже. И о любовницах. Это темы были нон грата.

Митя обернулся к ней. Она удивилась его лицу: глаза потухшие, но на губах змеилась прежняя Митина усмешка.

Такого Митю Оля почти не знала.

— Ты видела за этим столом женщину, которая ушла? — спросил он жестко.

— Д-да… — ответила Оля и припомнила ее: молодая, но какая-то увядшая. Такие женщины не вызывают восторженных мужских взглядов, да, наверное, и в юности не вызывали. — Что с ней? — спросила она с испугом.

Митя усмехнулся:

— С ней? — ничего. Со мной. Я ее люблю, — сказал он, сделав ударение на местоимении, чтобы Оля сразу поняла, что именно он любит эту женщину, а не она.

Оля, конечно, услышала, что сказал Митя, но не смогла уяснить себе, что он произнес именно эти слова. Она бы не смогла взять в толк, если бы даже попыталась, что Митя любит незнакомую женщину, на которую не обратил внимания… И та посмотрела на Митю как на незнакомого.

Митя вот что сказал: «Я ее убью!»

В шуме ресторана Оля недослышала… И внезапно к ней пришла страшная отгадка! Эта баба его предала! Что-то, может быть, у них было… Или из-за нее Митю выгнали из Америки?.. С такой у него был роман??

И, перегнувшись к нему через стол тоненьким длинным телом, Оля прошептала:

— Эта баба тебя предала там, в Америке, да? И ты ее хочешь убить? Да?

Митя, уже опьяневший от дозы, мгновенно протрезвел от Олиных идиотских «отгадок» и только и мог вздохнуть: — Оленька, о Господи!..

— Нет, нет, ты теперь все мне должен рассказать! Ты ничего никогда не рассказывал! — настаивала Оля, разгоряченная коньяком и прикосновением к тайне, которая приоткрылась прямо при ней.

Но Митя твердил ей:

— Ты ослышалась, дорогая, ты ослышалась…

А в чем она ослышалась, он не объяснил.

Они ехали в такси, и Митя дрожал то ли от холода, то ли от нервного потрясения. Оля держала его под руку, ощущая эту крупную дрожь, успокаивала: «Сейчас приедем домой, выпьешь горячего чаю, и все пройдет…»

А Митей овладела безумная мысль. Вот он останавливает машину, целует Олю в щеку, говорит два слова: прощай и прости — и выскакивает из машины.

Мчится в метро, по переходам, на улицу, и прямо к той квартире, которую он оставил однажды вечером не по своей воле… Но теперь он этот дом не оставит, даже если его будут гнать. Он ляжет на коврик у двери, как пес, ждущий хозяйку, чтобы вымолить у нее прощение.

А Оля смотрела на Митю и удивлялась: вроде бы немного выпили, а так опьянел и так необычен.

Потухшие глаза полыхали лиловыми отсветами, и на губах дрожала ухмылка.

Но все кончилось прозаично. Они поднялись на свой этаж, и Митина жажда свободы вылилась в то, что он отказался от чая, сразу же лег в постель и отвернулся.

Как Оля не задевала, не тормошила его, он делал вид, что крепко заснул.

После этого у него вошло в привычку в день гонорара забегать в Дом журналистов, выпивать рюмку-другую, осматривать залы и через час ехать в опостылевший окончательно дом.

Митя, как обычно, сидел в кофейном зале, мимо которого проходили все — и те, кто шел в ресторан, и те, кто в пивной бар.

К нему подскочил здоровый лысоватый мужик и как Митя — с налетом бывшей респектабельности.

Раскрыв ручищи для объятий, он завопил:

— Митечка!

Перед ним был Спартак, старый институтский друг Спартачище, которого он вспоминал и нередко! И который был рядом в трудные периоды Митиной молодости.

— Спартачище! — тоже заорал Митя. — Ты ли это? Старикан!

Они крепко обнялись, и оба слегка прослезились, чему было виной не только выпитое, но и прошлые давние теплые чувства.

Спартак тут же потащил Митю к себе за столик, в ресторан, и Митя с радостью пошел.

Они с ходу выпили, со свиданьицем, и Спартак тут же раскололся, что поссорился с женой и коротает время в загуле. Одному — тошно, а тут Митька, Митечка! Великий и могучий!

— Как Гудвин, — усмехнулся Митя.

Они выпили еще, задавая друг другу сумбурные вопросы, в принципе настолько банальные, что и не требовали ответа. И Митя вдруг решил исповедаться Спартаку и спросить, как ему, Мите, жить дальше?.. Ни много ни мало.

Начал Митя сразу с конца, с резюме:

— Спартачище, а ведь я неудачник. — Дальше он не смог продолжить.

Спартак схватил его за руку, всхлипнул и горячечно зашептал:

— А я, Митенька, а я? Ты помнишь, как я лобал в джазе? Я же, блин, не международник, я — джазист! Но это, видите ли, не престижно! И проперла меня моя любимая девушка в АПН, а там я — чужак!

Мите хотелось так же вот, горячо поведать о выпавшей ему судьбе, и он со страстью ждал, когда сможет это сделать.

— Понимаешь, как получилось, — продолжал Спартак, отпив водки из фужера, — я с бандом Лаци играл на рождении какого-то босса в ресторане, и ко мне подкатилась такая фея красоты и заявила: что это вы, такой мужественный, импозантный парень, по кабакам в барабан колотите? Да тут официанты больше загребают! И я дал дрозда! Я, артист, перед каким-то моллюском унизился и испугался. Отказался. Лаци мне сказал тогда два слова: пожалеете, Спартак. И как же я пожалел! Как! Я эти барабанные палочки во сне вижу! Помнишь, Митенька, та-та, тарарарараррра — та-а… Помнишь? Какие ты нам песни писал! А я пропадаю. В АПН этом гребаном. Сдохнуть, что ли?