Читать книгу "Четыре унции кофе - Иван Райли"

Я долго молчал. Потом спросил робко:

– И кто из них победил?

Джесс глубоко вздохнула:

– Не знаю. За пять минут до полуночи я открыла бутылку Dom Perignon и пошла встречать новый год с моим любимым персидским котом. Пока эти сучки таскали друг друга за косы.

– Я люблю тебя, Джесс.

– Знаешь, в конце концов, это нечестно. Я, конечно, психолог и все такое. Но почему я должна одна разгребать это за нас двоих? Если я продаю фарфор, это не значит, что я должна все время мыть посуду. И потом, зачем доводить до такого? Зачем молиться, когда можно просто включить отопление?

– Я люблю тебя.

– Ладно. Я представляю себе, как мужчины переживают измены. За годы в кафе насмотрелась и наслушалась выше крыши. Поэтому не спрашиваю, сколько карат и видно ли там из окна эту самую башню. Об одном тебя прошу, Джей. Думай головой. Большой. Не наберись там за нас обоих. Мне еще рожать. Обещаешь?

– Да.

– Я не опоздала?

– Нет. Я же люблю тебя, Джесс.

– Ну да. Где еще ты найдешь такую дуру.

Мы оба улыбнулись.

– Джей, сказала она.

– Да.

– С Новым годом, любимый.

– С Новым годом.

Дав отбой, я еще долго сидел на крышке французского толчка с какой-то, скорее всего, дурацкой счастливой улыбкой на губах, понимая: я едва не потерял любимого человека. Я едва не слил вот в такой же унитаз всю свою жизнь.

Эмми все еще спала. Волосы были взлохмачены. Рука безмятежно покоилась на подушке. Глядя на нее, я испытал нежность. Ко всем женщинам вообще. И огромную благодарность за то, что все произошло именно так, а не иначе. Мы просто выспались. Как брат с сестрой. Ее мудрая женская природа избавила меня от угрызений совести, которые, я уверен, теперь задушили бы меня насмерть. Я не стал будить ее и тихо вышел.

Огромная гостиная была декорирована в стиле Людовика XIV. Светлые стенные панели с канделябрами. Ореховый пол. На ковре с пастельным рисунком стояла выпуклая софа с множеством пуфиков, журнальный столик и четыре таких же дутых кресла. Богатая ручная резьба. В дальнем углу белел роскошный Bernstein с поднятой крышкой. В напольных вазонах ветвились гигантские папоротники и сикоморы. Я представлял себе пентхаус как-то по-другому. С безграничными витринными окнами, за которыми у твоих ног лежит город в его повседневной суете. А ты изредка, как небожитель, бросаешь взгляд на старинные крыши и шпили. Здесь же главенствовала классика. Несмотря на ранний, по моим понятиям, для кинобоссов час, Грэнт Уолберг был уже на ногах. Жирный бык Маллиган, он достойно носил свой аквариум над шелковыми звездно-полосатыми трусами почти до голени. Я застал его за работой. Стоя на коленях перед столиком, он выкладывал четыре больших таблетки сухого спирта на арабскую пепельницу, вынимая их из картонной коробки щипцами большого и указательного пальцев, словно устриц. Заметив меня,он подмигнул: и как она? Класс, ответил я воодушевленно. Просто класс. Он довольно ухмыльнулся. Над пепельницей появилась небольшая латунная тренога с отверстием посредине. Грэнт взял одну таблетку, поджег ее золотой зажигалкой. Потом от нее перекинул пламя на остальные три. Недоумение, написанное на моем лице, его позабавило. Кокс закончился, пояснил он. Будем варить мет. Я почти автоматически поискал на богато декорированном потолке пожарные детекторы. Грэнт перехватил мой взгляд. Вон там, сказал он, замаскировано под люстру. И еще четыре в углах. Но мне насрать. Этот номер стоит в сутки столько, что хотя бы дурь обязана входить в цену. Как бонус. А раз нет – извиняйте. Я посмотрел на мобильный. Погладил колени. Да не дергайся ты, сказал он мне. Шучу я. Чтобы ваять мет, нужно забабахать лабу лимона на два со всеми прибамбасами. А вот так, с колен, варят разве что ширку. Да и то, черные бомжи на задворках Бруклина. Откуда-то из-под стола он извлек медную турку. Деревянная капсула в его руках разделилась надвое. Он взял мерную ложку. Дважды положил ее в турку. Потом из графина отлил воды и, наконец, установил на треноге. Нет, подытожил он, дуть надо вечером. А утром лучше всего – чашка настоящего кофе. Ты кофе пьешь? Пью, ответил я. Ну тогда держись, сказал Грэнт, прищурившись, как составитель ядов. Кофе у меня свой. Вожу спецом, чтобы не лакать всякую дрянь, которую они разливают по миру. Минуты через три черная вода в турке начала едва заметно волноваться. Я почувствовал первые ноты аромата. Тягучего и бархатного. Танственного, как персидская ночь. Я подумал – как они смогут ужиться – ее перс и моя Либерта? Грэнт сходил за чашками. Здесь главное не упустить момент, сказал он, расставляя блюдца и неотрывно следя за водой. На все про все – секунды две, не больше. Потом нужно убрать. И вернуть снова. Меня научил отец. Он доводит до кипения десять раз. Я практикую семь. Магическое число, ха. Как-то пробовал найти высоту, на которой она будет кипеть, не выкипая. Вроде бы не так сложно – а ни хрена. Чертовщина какая-то. То ли у меня руки дрожали с бодуна, то ли еще чего, но я либо проливаю, либо оставляю черные пятна на коврах. Маразм, короче. Он еще раз заставил кофе закипеть. И затем тут же разлил его по маленьким чашкам. На золоченом комоде у стены стояло блюдо, накрытое серебряным колпаком. Грэнт перенес его на стол, убрал крышку. Под ней на фарфоре стояли три корзинки с ванильным кремом, в шоколадной глазури. Видимо, все, что осталось. Он взял пирожное и жестом пригласил меня. Но мне с утра сладкого не хотелось. Я, конечно, поблагодарил. А затем поднял свою чашку на блюдце и направился к окну,чтобы взглянуть, чем дышит мир. Однако аромат был настолько силен, что я замер на полпути. Не удержался. И пригубил.

Первый глоток наполнил меня откровением. Я закрыл глаза. Я замер. Остался вкус. Все остальное просто растворилось. Я даже перестал дышать. В мои-то годы. С моим апломбом любителя хорошего кофе. Он просто уничтожил меня. Грэнт Уолберг, киноделец из Голливуда, отравил меня самым лучшим кофе в мире, после которого любая чашка другого будет вызывать во мне только апатию и ностальгию. Я был поражен. Потерян. Убит. До той самой секунды, когда позади меня раздался дикий вопль.

Он стоял с выпученными глазами. Губы его были перепачканы кремом. Он криво улыбался, остатком пирожного указывая куда-то в сторону окна. К счастью, мой кофе все еще был в чашке. Я обернулся. Тяжелые, расшитые золотом портьеры под гобелен, были собраны по сторонам. Изящный тюль сдвинут влево. Туман исчез. И, взглянув в окно, я понял причину его дикарского восторга.

В Париже шел снег.

январь 2017 года,

Невада, Айова, США.