Читать книгу "Утоли мои печали - Татьяна Алюшина"

– Знаешь! – возмутился Григорий. – Мой внутренний голос в твоем исполнении мне как-то совсем не нравится!

– Ну что ж поделаешь, – усмехнулась Глафира Сергеевна и пожала плечами. – Честность – вещь болезненная и неприятная, как двухлитровая клизма с толстым наконечником в задницу.

Если бы Григорий курил, сейчас вылетел бы из комнаты под спасительным предлогом перекурить и побыть одному, а не сидел бы под ироничным взглядом все понимавшей бабушки!

Вот ведь!! Пришлось Григорию брать эмоции под контроль, сдерживать рвущееся возмущение и справляться со своим тяжелым недовольством, напоминая себе, что это был его выбор и его решение: не продолжать отношения с Марьяной. И то, что она не захотела его встречать и общаться с ним, а умотала по делам на каком-то непонятном джипе, это прямое следствие его решения.

Между прочим, обоснованного, взвешенного.

Только что ж так хреново-то, а?!! До… до… хрена фигово, мать его ети!!

Но Григорий держался весь торжественный ужин, на который пришел сосед Роман Борисович. А «великолепная» сверх всякой меры Женуария была усажена за стол чуть ли не насильно, после того, как полностью его накрыла.

Ничего, как-то справлялся, изо всех сил стараясь быть общительным и веселым. Даже удалось на самом деле немного расслабиться и получить удовольствие от самого застолья с потрясающе вкусными блюдами, так и от общения.

После ужина Глафира Сергеевна сразу же ушла к себе в комнату отдыхать, даже не пригласив внука побеседовать, как обычно бывало. И Вершинин, присмотревшись к ней и за столом и после, когда, поддерживая под ручку, провожал в спальню, с недобрым замиранием сердца отметил, что она сильно сдала по сравнению с летом.

Сосед ушел домой, Евгения Борисовна, сменив торжественный костюм на обычную одежду, убирала со стола, он ей помог немного – перенес всю посуду в кухню, после чего был выпровожен восвояси.

Выпроводился Вершинин недалеко – вышел на крыльцо, постоял. Стемнело совсем, да и ощутимо прохладно стало, пахло первой прелой листвой, воздух был по-осеннему особо тонок и вкусен. Григорий спустился по ступенькам и неторопливо отправился прогуляться по участку.

Кого обманываем? Прогуляться – ха-ха!

Первым делом – без вариантов – дошел до прикрытой калитки между участками. Дом Добродеевых темнел среди деревьев: ни огонечка, ни лучика – тишина и пустота. Нет Марьяны.

Постояв недолго, Григорий пошел дальше бродить по темному участку, хмыкая иронично, когда ловил себя на том, что чутко прислушивается: не донесется ли с улицы звук мотора едущей машины.

Он поежился – однако совсем прохладно, и вернулся в дом. Вошел и остановился на пороге, решая, куда идти и чем бы он хотел заняться.

Ну, с вопросом про то, чем бы заняться, Григорий явно погорячился, с этим как раз понятно. А вот куда пойти – можно телик включить, новости послушать, в гостиной стоит большая плазма, а можно и на ноуте посмотреть новости и проверить сообщения. И он… поднялся на третий этаж в ту комнату, из которой лучше всего просматривался соседский участок и дом.

И так и стоял в темноте, засунув руки в карманы, смотрел на темную улицу и думал.

Вершинин думал о том, почему стоит сейчас в этой комнате, не включая света, высматривает автомобиль на дороге и чувствует себя обманутым и обиженным? Почему с того дня, как он отсюда уехал, чувствовал себя неприкаянным и несчастливым.

Да нет, все понятно, конечно, но ведь он прав – ну какие ему, на хрен, серьезные отношения? Ну какие? Это же понятно! И совершенно очевидно…

И от этих мыслей Вершинин все больше и больше заводился раздражением, недоумением и почти детской обидой – ну как же так, все же логично! Марьяна же умная, даже мудрая не по годам и должна понимать…

Вдруг в самом конце улицы, на повороте, сверкнули фары машины, которая все приближалась и приближалась, оказавшись тем самым большим джипом, упомянутым бабушкой. Автомобиль остановился у дома Марьяны, и в свете фар Григорию с его «наблюдательного пункта» хорошо было видно, как с водительского места вышел мужчина, обошел машину спереди, распахнул дверцу и помог выйти Марьяне, после чего распахнул заднюю дверцу, достал из салона какие-то бумажные пакеты, как в фирменных бутиках, и передал их девушке. Они что-то сказали друг другу, и она, махнув прощально рукой, пошла к калитке, а мужик забрался обратно в машину и медленно поехал вперед, чтобы развернуться в конце улицы за участком вершининской усадьбы.

Григорий стоял, смотрел, и у него внутри все переворачивалось!

Вот так да! Всего два месяца прошло, ну чуть больше! И уже какой-то мужик поздно вечером, почти ночью, подвозит ее с подарками домой!

И вроде как бы и не было того, что между ними произошло!! Не было той бани с омовением ног, не было той потрясающей ночи в полной темноте и следующих двух ночей такой красоты и чувственности, которой и не бывает!

И не было оргазма вдвоем, когда он чувствовал то, что чувствует она!

Вот так легко и быстро потому, что Григорий что-то там не предложил и не назвал все это отношениями с продолжением?! Вот так просто забыто! Мы с другими мужиками разъезжаем на крутых внедорожниках!

А как же баженый мой? Все? Прошла любовь?

Он понимал, что нелогичен, понимал, что не имеет никакого права осуждать Марьяну и думать о ней так некрасиво, да и предъявлять какие-то претензии уж тем более – Вершинин все понимал, но его просто порвало от того, что он видел, от мысли, что Марьяна принимает ухаживания другого мужика.

Его Марьяна!!

Вершинин постарался взять себя в руки и успокоиться – спустился в темную, опустевшую уже кухню, в которой Евгения Борисовна навела идеальный порядок. Включил свет, неприятно резанувший по глазам своей яркостью, взял со столешницы бутылку воды, налил полный стакан и выпил почти залпом.

Постоял в задумчивости, опершись расставленными руками на столешницу и свесив голову, и прошел к выходу.

Постоял на веранде, прислушиваясь к звукам ночи и к самому себе.

И стремительно зашагал к калитке, разделявшей их участки.

Подняв руку, чтобы постучать, Григорий в последнюю секунду отчего-то задержал кулак и, взявшись за ручку, нажал и осторожно толкнул дверь. Она оказалась незапертой. Он неторопливо вошел, но окликать Марьяну с порога не спешил, а двинулся вперед на свет, горевший в единственной комнате – в ее спальне.

Она стояла возле кровати, чуть согнувшись, опустив голову, и расчесывала щеткой мокрые волосы, видимо, только что выйдя из душа.

– Привет, – тихо поздоровался Вершинин, переплел руки на груди и прислонился плечом к дверному косяку.

Марьяна распрямилась, одним движением головы перекинув волосы назад и, совершенно не испуганно и даже не удивленно, посмотрела на него. На ней была длинная, широкая рубаха до пола в старинном русском стиле, отороченная по краю подола, горловины и рукавов тесьмой.