Читать книгу "Крузо - Лутц Зайлер"

– А карта, герой?

Эд неподвижно смотрел в пещеру.

– Что такое несколько стихов по сравнению с картой, картой правды?

До Радиологической станции он шел почти целый час. Сил для такого перехода было пока маловато, но все равно приятно находиться на воздухе, двигаться, шагать под открытым небом, чувствовать на лице прохладный ночной воздух. Пришлось сперва вновь подняться на кручу, а потом спуститься меж холмами к заливу. Больное место под глазом начало пульсировать, но он больше не боялся, что его обнаружат. Подчинялся теперь другим правилам, той первой, по сути, ребячливой уверенности в дружбе и в том, что ее составляло, коль скоро она неподдельная и единственная.

Дверь старой трансформаторной, которую Крузо называл Башней, оказалась открыта. Эд старался держать свисающие шерстяные одеяла подальше от лица и в конце концов отыскал лестницу. Несколько ящиков выдвинуты. Карта исчезла.

– Опоздал, опоздал!

Эд едва не рухнул на колени.

– Не бойтесь, я просто сижу здесь, молодой человек.

Вытянутой рукой фигура в кресле заслонилась от Эдова фонарика.

– Прошу вас…

На коленях у незнакомца сидела кошка, голова у нее большущая, как у младенца. Кошка Крузо. Широкие плоские лапы обнимали колено сидящего.

– Вы много вздыхали, когда я видел вас последний раз. Как ваше лицо?

– Хорошо, – машинально ответил Эд, на большее его не хватило. Глаза мало-помалу привыкли к темноте. Он понял, что напротив него сидит профессор Роммштедт, приемный отец Крузо, начальник Радиологической станции.

– Я сделал несколько ваших снимков, как вам, наверно, известно.

Эд попытался собраться с мыслями. Профессор протянул ему руку. Эд быстро шагнул ближе. Крупный мужчина, даже когда сидит. Кошка распахнула пасть.

– Кадр, в смысле снимок получился очень хороший, по словам островной докторши. – Профессор в кресле умолк, а не слишком внятная фраза эхом гудела в помещении, долго, пока ее незначительность не стала очевидной.

– Снимок… н-да, в здешних обстоятельствах снимок, пожалуй, самое малое. Но оставим это. Я рад, что вы при-шли. Рад, что у Алеши есть на острове настоящий друг.

Эд открыл было рот, но Роммштедт остановил его. Попросил зажечь свечу на письменном столе Крузо.

– Да, они уже побывали здесь, даже скорее, чем я. Ну и что? Наверно, они всегда здесь, все знают, все видят… Первый раз они пришли после смерти Сони или, лучше сказать, после ее исчезновения. Алеше было девять лет. Тогда они брали в оборот каждого из нас, даже совершенно растерянного Алешу. Он долго не мог вымолвить ни слова.

Профессор замолчал. Вероятно, был в шоке. Судя по всему, ждал Эда или кого-нибудь еще. На нем была черная куртка и коричневые вытянутые на коленях вельветовые брюки. Такое впечатление, будто он недавно работал в саду. Лица его Эд разглядеть не мог, только короткие серебристые волосы.

– Каждое лето оба строили песчаный замок, внизу, на нынешнем кельнерском пляже, украшали его надписями из черных камешков, гальки и базальта, этакая мозаика, они выкладывали ее дни напролет, подлинное произведение искусства. Там были их даты рождения и имена, Соня и Алеша – Алеша от Алексей, так его называла мать.

– Артистка.

– Они были на пляже. И Алеша видел, как сестра пошла к воде, но наверняка не больше. Останься пока здесь и жди, не сходя с места, вот так она ему сказала. Чтобы он пока ждал ее, в песчаном замке. И все. Позднее он рассказал нам об этом, сквозь слезы. Он ждал, но она не вернулась. И в сущности, так и продолжается до сих пор – он не уходит, ждет ее. Если вы понимаете, что я имею в виду. – Роммштедт наклонился вперед, и Эд увидел тонкие кустики седых волос, торчавшие из его ушей; словно слух протягивал в темноту свои щупальца.

– Лёш никогда об этом не говорил.

– Знаю. Лёш от Алеша, да? Лёш и Эд, двое друзей.

Эд спрашивал себя, говорил ли Крузо о нем, упоминал ли его в своих рассказах – Эд, как «э-э», пустяк, не более чем заполнение пауз.

– После смерти матери зять передал нам детей под опеку. Они были неразлучны. Но в общем-то даже больше. Они были созданы друг для друга, вся их тяжкая история, их беда предназначила их друг для друга. Они не могли друг без друга обойтись.

Эд прислонился к письменному столу Крузо, на котором стояло несколько книг. Судя по следам в пыли, больше половины книг отсутствовало. Среди оставшихся он разглядел Бенно Плудру, «Лютт Маттен и белая ракушка». Вдобавок Камю, «Чума», коричневый томик издательства «Реклам». Ничего запрещенного, ни одной западной книги.

– Странным образом, – продолжал профессор, – в день ее исчезновения в море патрулировали два-три серых, недалеко от берега, ближе, чем всегда, во всяком случае, на удивление близко, как позднее говорили островитяне. Вообще-то никто не обращает внимания на серых. Обычное зрелище, их как бы и не видно. Со временем перестаешь в конце концов и границу воспринимать.

В Башне царила тишина. Пламя свечи трепетало, и кресло профессора удалялось, медленно, как бы дрейфовало прочь, в Ничто.

– Мы с трудом увели Алешу из его песчаного замка. Он стоял там и дрожал как осиновый лист. Ночью он убежал на пляж, на то же место. Там по-прежнему стояли на якоре серые с их огнями. Он кричал, пришлось нам унести его. Он вырывался, и в конце концов не осталось другого выхода, кроме как связать его по рукам и ногам. Мы посадили его в тележку и повезли домой, через пол-острова. Всю дорогу он кричал и плакал, думаю, поголовно все видели нас тогда.

– А кто это – серые?

– Патрульные катера. Погранрота. Я думал, вы знаете. С тех пор Алеша вел что-то вроде вахтенного журнала. Пока они не явились вновь и не конфисковали все, мы не понимали, что он, собственно, делал, но мне бы и в голову не пришло читать его дневник. С нами он почти не разговаривал, с отцом, генералом, когда тот нас навещал, еще меньше. По-моему, он его ненавидел, да и нас тоже, после того как мы увезли его с пляжа, вроде как багаж. Вы уж извините, пожалуйста, я ведь никак не могу знать, что Алеша, то есть Лёш, вам рассказывал… ну, об этих вещах. То есть о своей сестре.

– У меня есть фото, там…

– Фото Сони! – перебил профессор. – Это хорошо, очень хорошо. Отлично. – Он удивился, но пытался скрыть удивление. – Так или иначе. Семь лет подряд он записывал каждое их передвижение, береговая охрана, канонерки, тральщики, каждый маневр. Тип, время, курс корабля и были ли на них огни, какие огни, какого цвета. Нас несколько раз спрашивали, почему он каждый зеленый огонь обводил особым кружком. Они так до конца и не сумели разобраться. Сейчас я уверен, что он видел в этом знак – Соня подавала ему знак. Он верил в зеленый огонь.

Эд размышлял о вопросе Лёша. Видел ли он Соню, «там, в море».

– Конечно, его осудили. Подозрение в нарушении границы, незаконное бегство из республики, измена родине, как ни назови; в тот год ему сравнялось семнадцать. Один сказал, что мы-де воспитали нарушителей границы. С их точки зрения, именно мы и нарушаем, травмируем кожу родины, раним ее чувствительное тело. Мы – дурная кровь, гнойник, который вдруг прорывается.